Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

И пока Селевкия росла, старый Вавилон приходил в упадок. Знаменитые стены, медленно разрушаясь, окружали пустые, разрушенные улицы. Лишь в центре этого опустошения все еще поднимались огромные храмы; вокруг них сгрудились коллегии жрецов, исполнявших древние обряды и лелеявших традиционную мудрость[826]. Селевк и его дом следовали политике Александра – почитать богов своих народов. В марте 268г. до н.э. АнтиохI заложил фундамент для перестройки храма Небо в Борсиппе. Его надпись провозглашает: «Я Антиох, царь Великий, могучий царь, царь армий, царь Вавилона, царь земель, восстановитель Э-Сагилы и Э-Зиды, царственный сын Селевка, царь Македонии, царь Вавилона»[827].

В этом отношении не только Селевкия была проявлением колонизационной деятельности новых правителей. Александр основал близ берега (то есть в Месене) несколько Александрий. Была и своя Апамея, также в Месене[828]. Ассирийская страна к востоку от Тигра также приняла новые поселения. Напротив Селевкии находился Ктесифон, который при селевкидских царях, очевидно, был лишь местом, где жили военные поселенцы[829], но ему было суждено быть перестроенным Аршакидами и стать их главным городом. Ситтак, как говорит Плиний,– поселение греческого происхождения, но Ксенофонт пишет о Ситтаке как о великом городе[830], так что, видимо, это была только эллинизация. В том же регионе, что и Ситтак (Ситтакена), была еще одна Антиохия и Апамея[831], Аполлония, Артемита и, может быть, Лаодикея[832]. Упоминаются также Селевкия на Гедифоне[833], Селевкия на Красном море и Селевкия на Эвлее[834].

Вавилонские греки, видимо, также дали великие имена греческой литературе и науке. Диоген из Селевкии, прозванный «вавилонским» (около 243–155 до н.э.), слушал Хрисиппа и со временем стал главой школы стоиков[835]. Аполлодор из Артемиты в эпоху Страбона был великим авторитетом по парфянской истории[836]. Но прежде всего интересно видеть, как древняя вавилонская мысль была захвачена движением новых идей и выражала себя в области эллинской культуры. Бероз, жрец Бела, хотел стать греческим историком и записал мифы и историю своего племени для западных людей, которые хотели о них прочесть,– ободряемый милостью царя АнтиохаI. В конечном счете именно из работы Бероза проистекало все, что мы знали об истории Вавилонии до тех пор, пока не были найдены и расшифрованы надписи[837]. Есть и другая очень интересная в этом отношении фигура. Уроженец нижней Вавилонии, области близ моря, он явился в великий город Селевкию, взял македонское имя Селевк и глубоко погрузился в математическую науку греков. Мир узнал о его трудах примерно в середине IIв. до н.э.; они все еще были известны Страбону и Плутарху. Труды Селевка, судя по всему, были высокого научного порядка. Он не только высказывал правильные идеи по поводу приливов, но решил доказать, что Земля и планеты на самом деле вращаются вокруг Солнца. Вавилонянин, оживленный знакомством с эллинизмом, предвосхитил Коперника[838].

В то время как вавилонян влек свет эллинизма, греки со своей стороны были чувствительны к тому очарованию, которое тьма Древнего Востока зачастую имела для детей света. Александр прислушивался к советам вавилонских магов; так же поступали и его наследники. Когда Александр заболел, несколько македонских вождей, в том числе и Селевк, обратились к вавилонскому оракулу[839]. Антигон немедленно изменил свое решение, услышав предостережение халдеев[840]. Селевк, как мы уже видели, в легенде представлен обращающимся к вавилонским мудрецам, дабы определить счастливый момент для основания города. В течение всей последующей эпохи классического язычества странствующие вавилоняне пользовались огромным престижем как предсказатели. Такие деятели имелись, несомненно, во всех больших греческих городах: они бормотали странные слова и магические формулы, пользуясь покровительством богатых дам – точно так же, как сегодня какой-нибудь индийский гуру может привлекать любопытных слушателей в салонах Европы и Америки.

Долины Евфрата и Тигра с востока граничат с длинными грядами гор, которые, одна за другой, окружают Иранское плоскогорье. Это название, безусловно, обозначает скорее этнографический, чем физический регион земли – область, где обитали люди иранского племени. И в этом смысле Иран занимал гораздо больше, чем это плоскогорье: внего входила и горная страна, образовывавшая мост между плоскогорьем и Памиром; включались сюда и регионы к северу от этого моста до самого Яксарта (Сырдарья); если использовать современные политические деления, он включал в себя, помимо современного персидского царства, которое совпадало с плоскогорьем, и княжества Афганистана и Бухары. В пределах этого региона в смутные века, предшествовавшие историческому времени, образовался особый национальный тип, столь же своеобразный, как и родственные им индийцы дальше к востоку – или как жители семитских царств к западу. В этот старый Иран, где племенная организация общества еще не заменилась имперской системой по ассирийскому образцу, нам трудно заглянуть. Греческие историки и авторы Ветхого Завета, которым мы обязаны практически всем, что знаем о мидийском и персидском царствах, показывают нам только лишь иранского монарха в его отношениях с чужеземными племенами, обитавшими к западу от Ирана, его подданными, его врагами или его союзниками; они показывают нам ахеменидский двор, который располагался в основном вне Ирана на земле тех более старых монархий, которым он подражал,– в Вавилоне или в Сузах; ожизни за пределами этого двора, о стране и о быте, в котором был укоренен ахеменидский дом, они мало что рассказывают.