Унижение России. Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин

9 ноября Вильсон пошел в церковь со своей новой женой и ее семьей: Теща сказала: «Вы выглядите настолько усталым, что вам следует немедленно лечь в постель». В ответ: «Хотел бы я так поступить. Но я жду сообщений». Вудро Вильсона ждали великие дела, а свое здоровье он рассматривал как одно из многих обстоятельств. Сообщения из Европы Вудро Вильсон декодировал сам. Жена — Эдит Боллинг Вильсон — вызвалась помочь. В три часа ночи начал стучать телетайп: война окончена. Супруги молча смотрели друг на друга[385]. Президент взялся за ручку. «Пришел один из великих моментов истории. Глаза народов открыты. Рука Господа простерлась над нациями. Он выкажет свое благорасположение — я смиренно полагаю, — только если народы поднимутся на высоту Его справедливости и милости»[386]. Он не Ллойд Джордж, не Клемансо, не Орландо. Он видит шире, он мыслит в масштабах всего человечества.

Вильсон приказал государственному секретарю Лансингу не оглашать условий перемирия до своего выступления перед конгрессом. Во время завтрака, между тарелкой и телефоном, Вильсон записал короткий текст: «Перемирие подписано сегодня утром. Все, за что боролась Америка, достигнуто. Нашей благословенной обязанностью является поддержка примером, трезвым, дружественным советом и материальной помощью установления справедливой демократии во всем мире». Написано чисто по-вильсоновски: лаконизм и глобальность, самоуничижение и безграничная уверенность.

В Риме папа восславил «мир на условиях Вильсона». Но его меньше желали видеть миротворцем ключевые фигуры европейского Запада. Каблограмма Клемансо Ллойд Джорджу: «Участие президента (в работе конференции. — А.У. ) не кажется ни желательным, ни возможным». Британский премьер согласился полностью. Один из сведущих американцев — журналист Френк Кобб — был убежден, что «опытные премьер-министры и министры иностранных дел изведут Вильсона бесконечными противоречиями, они мастера в европейской дипломатической игре со времен Меттерниха и Талейрана».

Ревнители традиций были настороже. Ни один американский президент, занимая свой пост, никогда не покидал пределов Соединенных Штатов. Республиканцы прямо говорили о неконституционности планов Вильсона участвовать в Парижской конференции. Даже сторонники указывали, что, опустившись до торга, президент Вильсон утратит поддержку в собственной стране[387]. Но советники не знали президента. Когда государственный секретарь Лансинг пришел в Белый дом со словами, что, оставаясь в Вашингтоне, он просто продиктует условия мира, лицо президента стало беспредельно суровым. «Он ничего не сказал, но выражение его лица говорило многое». Хаузу Вильсон пишет, что разрушит планы Клемансо и Ллойд Джорджа «нейтрализовать меня»[388].

16 ноября 1918 г. президент Вильсон получил «план Тардье», несколько препарированный Хаузом в Париже. На полях этого документа Вильсон написал: «Ощутим запах «секретной дипломатии», этот документ непременно станет объектом критики малых держав… Ощутим старый элемент «концерта великих держав», решающих все». Франции необходимо торопиться, но у Америки такой нужды нет.

Что же касается России, то Вашингтон еще искал верную линию. В некоторых отношениях администрация Вильсона в своей ненависти к Советской власти забежала дальше своих партнеров-конкурентов. Так, президент Вильсон санкционировал в сентябре 1918 г. публикацию мнимой переписки между генеральным штабом Германии и Совнаркомом. Идея, разделяемая Вильсоном, была ясна: германские деньги вызвали революционный взрыв в Петрограде. Нужно сказать, что работа была сделана настолько грубо, что британский Форин-офис публично усомнился в аутентичности опубликованных документов, а Лансинг утверждал, что только незнакомство с этими материалами не позволило ему прекратить их публикацию.

Представляли ли Вильсон и его окружение, что публикация этих фальшивок ставит под вопрос саму возможность контактов Америки с Советской Россией? Более чем. Вильсон в частной беседе согласился с Хаузом, что публикация данных документов явится фактическим объявлением войны Советскому правительству. Такова была ненависть вождей мирового капитализма к новому социальному строю. В Москве это воспринимали иначе. Нота наркома иностранных дел Г.В. Чичерина от 24 октября 1918 г., адресованная президенту США, прямо называла лидеров стран-интервентов «империалистическими разбойниками», что абсолютно соответствовало истине.

Все первые годы существования Советской власти в России Вильсон ожидал краха большевистского правительства и изменения режима в Москве. На совещаниях в Париже в январе 1919 г. президент Вильсон стал призывать к совместной, скоординированной интервенции в России. Вильсон выдвигал «русский вопрос» на первый план обсуждения мирной конференции. Этот вопрос подвергся многодневным обсуждениям, поскольку, по мнению Ллойд Джорджа, было «невозможно решить вопрос о мире в Европе, не решив русского вопроса».

ЕВРОПЕЙСКИЕ СОЮЗНИКИ

В мировом конфликте была личность, чей вклад в общую борьбу было трудно переоценить. Это был французский президент Раймон Пуанкаре. Его звездный час настал 17 ноября 1918 г., когда весь Париж собрался на пляс де ла Конкорд, чтобы снять черную траурную вуаль со скульптур, олицетворяющих Эльзас и Лотарингию. Между «Лиллем» и «Страсбургом» установили деревянную трибуну. Была весьма холодная погода, но огромная толпа слушала каждое слово оратора. Дело жизни Пуанкаре было завершено. Вопрос был только один — какой ценой. Эйфория постепенно проходила, Франция начала считать свои раны. Парижане спешили навестить северо-восточный угол «восьмиугольника». Лунный пейзаж Соммы не мог никого оставить равнодушным.

Но жизнь текла, в Париже объявились первые туристы, город сбрасывал с себя пелену военной суровости. Да и новости радовали французов. Союзные армии вошли в Эльзас и Лотарингию, в Бельгию и Люксембург. Мец стал снова французским 19 ноября, Страсбург — 25-го. По пути в Брюссель французские и английские войска встретились на уже подмерзшем поле Ватерлоо. На третьей неделе ноября западные военнопленные были отпущены из германских лагерей, и идущая вперед союзная армия встретила их на границах Бельгии и в Лотарингии. Они, отпущенные без зимней одежды и без пищи, выглядели жалко. Некоторые французы были в диковинных теперь красных панталонах и темно-синих френчах 1914 г. Многие были одеты в случайную женскую одежду. Лица — как у теней; за спиной долгий путь по Германии. Особенно тяжело было смотреть на британских солдат, к которым немцы относились с нарочитой жестокостью. Их худоба поражала. Госпитали в эти дни были более заполнены, чем в периоды самых жестких наступлений. Рассказы военнопленных, печатаемые в эти дни, разжигали уже укоренившуюся ярость. Германия обязана заплатить за зверства, таков был всеобщий клич.