Братья. Книга 1. Тайный воин - Мария Семенова

Когда всё успокоилось, зазвучал голос Хотёна.

– Одну ножку вперёд, другую назад, – завистливо рассказывал гнездарь. – Садятся так и ещё на стороны припадают…

Троим лучшим лыжникам было позволено внести в хоромину стол, расстелить браный столешник. А потом – немного посмотреть, как готовились к пляскам заезжие ученицы.

– Да ну, – не поверил Шагала.

Судя по оханью и кряхтению лежака, он пробовал повторить.

– А ещё ложатся на животы – и кольцом ноги, прямо к ушам…

– Штаны-то, – жадно спросили из темноты, – штаны-то, поди, втугую натягивались?..

– Ноги к ушам? У них что, хребтов нету совсем?

Бухарка вздохнул:

– Вот чем себя трудить надо было, а не кулаками сдуру махать.

Сквара пригрелся, начал уплывать в тёплые облака.

– Слышь, дикомыт!

– Ну…

– А тебя на что звали?

Сквара неохотно приоткрыл один глаз:

– Сказывать велели, кто это из подземелий в двери скребётся…

Все замолчали.

– Да пел он, – проговорил Лыкаш, но не очень уверенно.

Дверь скрипнула. Воробыш подавился и замолчал. Хотён ругнулся от неожиданности. Шагала испугался, с головой юркнул под одеяло.

Вошёл Ознобиша, засидевшийся в книжнице. Мальчишеская сарынь сперва притихла, потом стала смеяться, потом на удивлённого Зяблика стали шипеть. Тот, постояв немного, ощупью пробрался к себе.

– Пел? Кто пел?

– Да Скварка.

– А раз пел, почто ещё не в холоднице?..

– Ну его, ты про девок давай!

Шаткий топчан накренился, как льдина. Ознобиша ткнулся лбом Скваре между лопаток. Опёнок вздохнул. Светел ещё бежал к нему, тянулся обнять, но между ними воздвигались сугробы, росли чёрные каменные стены, вились, угрожая сбросить, раскаты снежных дорог…

– Сами вбеле румяны, ручонки тонюсеньки, косточки утячьи…

– А ножки?

Шагала, уставший гнуться пятками к голове, заявил со знанием дела:

– Правская девка вся круглая быть должна! Чтобы щёки – ух! И титьки – во!

Ребята постарше засмеялись:

– Экий знатель!

– Титьку небось мамкину только видел!

– И ту не помнит поди!..

– Слышь, Хотён! А у девок мякитишки-то… во – или как?

– Ври складней, Хотён, – посоветовал Ознобиша.

Гнездарь вдруг смутился:

– С обильным телом в кольцо не больно совьёшься…

– Всё равно, – сказал Пороша. – Обильное, оно радостней.

– Ты сказывай, не томи!

Ознобиша хихикнул:

– Чтобы и на рожны сесть было не жалко…

– Маганку бы сюда. Мы тоже мораничи, нам воля!

Топчаны снова заходили от смеха.

– Как там кабальной в кладовке, прочно замкнут? С вилами не наскочит?

– Хотён! Про Маганку другой раз побакулим, ты про захожниц давай!

– А что про них, если ни сиськи, ни…

В дальнем углу размечтались, стали вздыхать:

– Где-то им у нас перины постелены…

– Была разница, если не здесь.

– Взяли бы да сюда вдруг пришли! На честную беседу…

– А ты им челом бил? Пряничков с орехами припасал?

Скваре примнилось движение в темноте. Какое, откуда – понять он не успел. Их с Ознобишей лежак затрещал, обрушился.

Пришлось просыпаться, под общий хохот попирать босыми ногами холодный каменный пол, обарывая тягу остаться досыпать как есть, на перекошенных досках. Пусть неудобно и холодно, но хоть снова не упадёт…

Пока возились, разговоры в опочивальне постепенно иссякли. Кто-то ещё мечтал самолично изведать, вправду ли пришлые девки выучены борьбе, но язык заплетался.

– Я понял, – прошептал Ознобиша, когда братейки выправили топчан и прижались под одеялами.

– Ну…

Сквара вроде никакой работы нынче не делал, а затомился, будто камни ворочал. Стоило растянуться в тепле, жёсткий лежак начал невесомо покачиваться, баюкать.

– Я понял, – повторил Ознобиша.

Сквара приоткрыл один глаз:

– Ну?..

– Лихарь взбесился, когда я из хвалебника читать начал. Он сам мне велел… уставшим победные ноги сбивать… а потом чуть душу не вынул… Ведь неспроста?

– Ну, – промычал Сквара. Затих.

Они об этом непременно подумают. Вместе подумают. Потом, не сейчас…

– И ещё надо будет те восемь топчанов уронить, – мстительно приговорил Ознобиша. – Где Хотён.

Сквара неожиданно вздрогнул, приподнялся на локте.

– Что?.. – насторожился Ознобиша.

Вместо ответа дикомыт ужом вывернулся из-под одеяла, беззвучно ускользнул с топчана. Ознобиша улёгся было поудобнее, но потом вздохнул, почесал затылок и тихонько, ощупывая деревянный край, прокрался следом.

Впотьмах кто-то поскуливал. Тонко, жалобно. Сквара сидел на лежаке у Шагалы, подтянув мальчонку вместе с одеялом к себе на колени. Тот всхлипывал – еле слышно, зная из опыта, что явными слезами можно доискаться если не тумаков, то насмешек, и неизвестно, что хуже. Ознобиша подсел, склонился к нему. Завтра Шагала снова будет лихим храбрецом и ни за что не пожалуется, но сейчас он всхлипывал, комкая одеяло. Потом через великую силу проглотил горе, выговорил внятно, с тихим отчаянием:

– А я правда не помню… мамкину титьку… и мамку вовсе не помню…

Спустя неполные сутки после того, как проводили госпожу Айге и её учениц, для Лутошки началось кабальное услужение.

Когда его пинком подняли среди ночи, велели одеваться и сразу погнали вон, напуганный острожанин не знал, что первое думать. Поневоле вспомнилось, как Ознобиша советовал молиться, чтобы Лихарь поправился: тогда, мол, поживёшь.

«А вдруг он… вдруг преставила Владычица… и они меня сейчас… вот сейчас…»

От этой мысли коленки вмиг ослабли, а надоевший чулан показался безопасным, желанным, прямо родным.

Десяток саженей до переднего двора обернулся бесконечными вёрстами. Лутошка прошёл мимо навеса, где несколько дней назад отдавали кровь забитые козы. Ноги вконец лишились владения, живот скрутило узлами. Он воочию узрел выстроенных в суровом молчании учеников… страшную петлю, которой без пощады обоймут его злочестные руки…

Во дворе было пусто. Только стоял у ворот Ветер, сопровождаемый старшим учеником Беримёдом, а возле стены виднелись хорошие лапки и копьё.