Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

Трясущимися руками я вытащила сигареты и закурила. Тем временем детективы закончили работу, и один из них, тот самый, с блокнотом, которого я оттолкнула, показал мне записку, запакованную в целлофан. На конверте не было обратного адреса, текст был написан крупными буквами.

МАРЛЕН ДИТРИХ. ЕСЛИ ХОТИТЕ УБЕРЕЧЬ МАРИЮ, ЖДИТЕ ИНФОРМАЦИЮ. ЗАПЛАТИТЕ $10 000 ИЛИ ПОЖАЛЕЕТЕ. НЕ ЗВОНИТЕ В ПОЛИЦИЮ.

– Тут сказано не привлекать полицию, – резко повернулась я к Герде. – Зачем ты позвала их?

Не успела она ответить, вмешался детектив:

– Она поступила правильно. После дела Линдбергов у нас целая эпидемия таких угроз. Не о чем беспокоиться.

– Не о чем беспокоиться? Они угрожают похитить моего ребенка!

– Нет, мисс Дитрих, – сказал он, к моему ужасу и удивлению. – Они говорят, что свяжутся с вами по поводу денег. Я предлагаю установить решетки на окнах, сменить замки и нанять круглосуточную охрану. Мы проверим на почте, откуда пришло это письмо, но эти люди знают, как заметать следы. Они пришлют еще одну или две записки, чтобы выяснить, поддались ли вы, и когда увидят, что вы не ловитесь на их удочку, остановятся. Они хотят срубить деньжат по-легкому, а не получить срок за похищение.

– Они могут присылать что хотят. После такого мы здесь не останемся.

Полицейский выпятил нижнюю губу:

– Как хотите. Но мы пошлем дополнительные патрули в этот район. За вашим домом будут внимательно следить. Уверяю, ваша дочь в безопасности.

– Скажите это Линдбергам, – огрызнулась я.

Детектив, недовольно кивнув, стал просматривать оставшиеся бумаги – письма моих фанатов. Вскоре он удалился со своими людьми, унеся целую коробку писем от незнакомцев, которые хотели получить мою фотографию.

Мы с Гердой вдруг остались одни, хотя горничные все еще были здесь – ходили по дому на цыпочках, и шофер со студии, бывший боксер-профессионал по имени Бриггс, ждал снаружи в машине.

– Не надо было звать их, – сказала я Герде.

– Но я сделала то, что считала наилучшим.

Голос у моей помощницы был сдавленный. Я видела, что она пережила ужасное потрясение – была бледна как полотно, под глазами залегли тени.

– Об этом жутком похищении ребенка летчика писали во всех газетах, говорили на всех радиостанциях, – продолжила она. – Когда я открыла конверт и увидела записку… Что мне было делать? Я позвонила тебе на студию, но тот, кто там у вас принимает звонки, ответил, что ты на просмотре с Шульбергом и тебя нельзя беспокоить.

– Нужно было настоять. Ты сказала тому, кто ответил, что нам угрожают?

Герда поджала губы:

– Нет. Я подумала о газетчиках. Ты ведь знаешь, что некоторые люди на студии продают слухи репортерам. Вместо этого я позвонила в кабинет Шульберга, но мне пришлось несколько раз набирать номер, прежде чем его секретарша сняла трубку. К тому моменту я уже решила вызвать полицию. Я каждый день забочусь о Хайдеде, и ей ничто не угрожало. Она все время была здесь, со мной.

– Заботишься, – услышала я свой голос и поняла, что у меня истерика.

Приезжала полиция. Хайдеде цела и невредима – напугана, но не пострадала. Однако я почувствовала, что теряю контроль над собой, мое хладнокровие разлетается на куски. Я вспылила:

– Ты позволяешь ей одной играть в саду, кормить этих мерзких попугаев. Она постоянно везде бегает. Слава богу, у нас нет пруда! Она могла бы утонуть, никто бы и не заметил. Я плачу тебе за то, чтобы ты следила за ней, а теперь мне, помимо всего прочего, приходится беспокоиться о ее безопасности.

– Марлен, – произнесла Герда таким твердым тоном, что я невольно перевела взгляд на нее. – Я отношусь к своим обязанностям очень серьезно. Это не моя ошибка.

– Да мне все равно, чья это ошибка! – накинулась я на нее. – Это мой ребенок!

Мгновение Герда смотрела на меня в напряженной тишине:

– Очень жаль, что так случилось. Я скорее умерла бы, чем допустила, чтобы Хайдеде попала в беду, но ты должна признать…

– Что? Что я должна признать? Хочешь сказать, это моя ошибка? По-твоему, я сама прислала это письмо, чтобы обо мне больше говорили?

Я несла чушь, и Герда подтвердила это:

– До такого я бы никогда не додумалась. Но сам факт, что ты считаешь подобное возможным, что-то значит. Я представляла тебя другой.

– Gott im Himmel! Ты меня в чем-то обвиняешь? Если так, говори прямо.

– Хайдеде, – сказала Герда, и от того, как она произнесла имя моей дочери, как расправила плечи под застегнутой до горла блузкой со старомодным воротничком, которой она хранила верность, у меня сжались кулаки. – Она растет без матери. Без отца. Она слишком много ест. Она несчастна. Ей здесь не нравится. И никогда не нравилось. Ты заметила? Ты хоть раз спросила ее об этом? Когда Руди уехал, она плакала целыми днями. Она умоляла его взять ее с собой. Ты об этом знала?

– Нет! – выпалила я. – Но если бы даже знала, это ничего бы не изменило. Она останется со мной. И это не твое дело. Я наняла тебя, все остальное касается только меня.

– Понятно, – вздохнула Герда, вынула из кармана юбки свой ключ от дома и положила его на стол. – Я ухожу, Марлен. Я люблю тебя. Но мне тут не место. Это не моя страна и не та работа, к которой я способна. Я не буду твоей служанкой.

– Когда это я смотрела на тебя как на служанку?

– Смотришь. Но сама этого не видишь. Я, Руди, фон Штернберг, студия, даже Хайдеде – в твоем сознании все мы существуем только для того, чтобы угождать тебе. Ничто не может быть важнее твоего успеха. Когда ты счастлива, мы счастливы. Когда ты несчастна… – Герда снова вздохнула. – Ты экстраординарна. Но одержимость тем, чтобы быть Дитрих, разрушает тебя.

Я развела руками:

– Без этого нечего было бы разрушать. Нет Дитрих – нет денег. И службы, которую можно оставить, у тебя бы тоже не было.

Выпалив это, я ощутила чудовищность того, в чем только что созналась, а Герда ответила:

– Ты так считаешь. Может быть, даже веришь в это. Но все это нереально. Не забывай, однажды друзья могут понадобиться тебе больше, чем ты думаешь.

Она прошла мимо меня и двинулась к лестнице, по которой как раз спускалась Хайдеде в сопровождении горничной с чемоданом. Я хотела остановить Герду. Хотела вымолить у нее прощение за то, что была так эгоистична, так слепа, не замечала, от чего она отказалась ради меня: от своей карьеры, амбициозных планов писать и еще – от Германии, нашей страны, которая нам обеим стала чужой.

Вместо этого я сказала вслед удаляющейся фигуре:

– Я оставлю твое последнее жалованье на столе.

И позволила ей уйти. Уйти из моей жизни.

В тот момент Герда была жертвой, которую я хотела принести.