В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Андрей Окулов

После возвращения во Франкфурт, мне позвонил финансовый директор, и сказал, чтобы я срочно шел в издательство: получать свидетельство об увольнении, ноле чего нужно оформляться на безработицу. Все шло своим чередом, как вдруг утром раздался звонок: звонили с российского радио.

— Что вы можете сказать по поводу кончины в Москве Елизаветы Романовны Миркович?

Мне сразу стало не по себе, и я попросил час отсрочки. Все-таки «мадам» умерла… Через час мне позвонили снова. Я рассказал о покойной то, что знал. И пошел на работу, чтобы узнать подробности.

В «Посеве» меня ждала другая новость. Факс из Москвы, от Советского журналиста.

«Потрудитесь объяснить, как к вам попал текст письма Ельцина к старому больному старику! У вас теперь немецкий паспорт, и вы должны соблюдать журналистскую этику»… И так далее. Потом: «Доктор филологических наук», и подпись.

Хорошо, что я сохранил кассету с записью текста интервью со стариком в Москве. Я просто снял с нее копию и сопроводил письмом: текст мне дал сам старик, что слышно в записи на кассете. И отправил Советскому журналисту. Не удержался и написал на конверте: «Доктору филологических наук». Получив это звание, он козырял им к месту и не к месту. Елизавета Романовна уже смеялась: «В НТС было достаточно профессоров, но они это упоминали лишь там, где это требовалось. А этот старается везде»…

Ответа на свое письмо я от Советского журналиста не получил, равно как и извинений за огульные обвинения.

Зато узнал подробности о кончине Елизаветы Романовны.

Она жила в московской квартире одна. Когда несколько дней Елизавета Романовна не появлялась в редакции и никому не позвонила, все забеспокоились. Люди сбежались к ее квартире: никто не открывал. Рыбаков предложил ломать дверь. Советский журналист, который был заместителем главного редактора, отказался. Сказал, что это будет взлом. Несколько дней Елизавета Романовна оставалась одна. Из Америки прилетел ее сын, квартиру наконец вскрыли. Работал телевизор, на столе стояла чашка кофе. У Елизаветы Романовны был инсульт. Благодаря Советскому журналисту ей несколько дней не могли помочь.

Ее отвезли в обыкновенную забитую больницу. Казалось, что, увидев своего сына, она ненадолго пришла в сознание, но сам сын, при встрече с мной, сомневался в этом. Похоже, она скончалась, не приходя в чувство. Ее похоронили под Москвой, в деревне Остров.

Советский журналист разразился слюнявой статьей, где попытался выставить себя чуть ли не героем. Весь его «героизм» заключался в том, что он три дня не давал ломать дверь в квартиру, где лежала пожилая парализованная женщина.

Его выходки мне надоели. По поводу его огульных обвинений в мой адрес я написал заявление в Суд совести и чести — внутренний суд организации, который должен был разбирать конфликты между членами НТС. Суд разбирал это дело, поставил советскому журналисту на вид и попытался загладить конфликт.

Я разговаривал с Пушкаревым, объясняя, что творит этот журналист. Пушкарев улыбался голливудской улыбкой и ничего не отвечал.

Через некоторое время Советский журналист вывел меня из состава редакции. Он просто устранял с дороги всех, кто мог быть для него опасен. Пушкарев явно сделал на него ставку и утвердил мою отставку.

Романыч понимал, что это никуда не годится, но у него уже не было никакой власти, только авторитет. Старик был умный человек, свою властность он использовал для пользы дела, в которое верил. Пушкарев же хотел, чтобы все, что он делал, принималось. А если факты говорят о другом, тем хуже для фактов.

Я сидел на безработице во Франкфурте-на-Майне, но каждый день приходил в редакцию «Посева». Почти все помещения в здании на Флюршайдевег, 15 сдали немецким фирмам. Все для России…

Кабинет Славинского переместился в здание бывшей типографии, в глубине двора. Помещение было достаточно большим: большой зал, несколько комнат. Типографское оборудование давно уже вывезли. Народу почти не осталось. Мне выделили под кабинет маленькую комнатку, выходящую единственным окном в закрытый садик. Здесь я и стучал на старой машинке «Адлер», которой, как я прочел, пользовался Остап Бендер. Но кроме этой машинки сходства между нами не было. Рядом работали Михаил Викторович Славинский и его жена Татьяна Александровна. Оба были пенсионерами. Татьяна Александровна часто оставляла во дворе орехи для белки, что каждый день забегала во двор. Вскоре нам установили российское телевидение. То-то было радости для стариков, что всю жизнь мечтали попасть в Россию! Возможность каждый день смотреть новости на родном языке. Телевидение тоже менялось, как и вся страна.

В Москве же события развивались по странному сценарию. Владимир Рыбаков жил в Москве не один год. Он вспоминал, как Советский журналист жаловался ему, что денег катастрофически не хватает.

— Я ведь две семьи кормить должен…

Просто он устроил себе ребеночка на стороне, а зарплата оставалась прежней. Советский журналист просто постоянно требовал деньги. И даже предупреждал, что в случае отказа «примет меры». И принял…

Рыбаков жил на квартире, часть из которой купил на свои деньги. Когда ему потребовался водопроводчик, он попросил Советского журналиста помочь. Тот прислал, как он сказал, «своего человека». «Водопроводчик» покопался там, где нужно, все исправил и ушел. Буквально на следующий день к Рыбакову нагрянули с обыском. И направились прямиком к тому месту, где копался «водопроводчик». И «обнаружили» оружие! Причем оружие, совершенно непригодное к использованию: гранату без запала, какие-то запчасти к автомату времен войны… Провокация была налицо.

Зачем Рыбакову могла понадобиться граната без запала и запчасти к старому автомату?!

Но ему пришлось уехать из страны. Чего и добивался Советский журналист.

В НТС начали появляться новые люди. Из провинции. Большинство вступило в организацию во время перестройки. Аресты им уже не угрожали, так что состоять в НТС риска не представляло. Денег у организации было мало. Но даже на этом фоне между «новыми» начались интриги на колхозном уровне. Тираж журнала «Посев» падал с каждым месяцем.

В 1995 году в стране проходили президентские выборы. Вопрос о возвращении коммунистов к власти был не праздным. Мне понравилась народная идея с наклейкой: портрет шефа коммунистов Зюганова с подписью: «Купи еды в последний раз»! Ее клеили на витрины продовольственных магазинов. Коммунисты скрипели зубами, но времена уже были не те…

А что НТС? О нем было слышно довольно мало. Советский журналист требовал от Пушкарева денег, тот не давал.

В один прекрасный день мне позвонил Владимир Бабурин, мой старый знакомый с «Радио «Свобода».

— Мы тут по факсу получили странную листовку. Подписана НТС. «Все голосуйте за генерала Лебедя! России нужна его твердая рука». И портрет генерала.

Я ответил, что ничего о такой листовке не знаю, но что нынче в НТС правая рука не знает, что делает левая.

Подробности этой провокации выяснились позже. Отправитель фальшивки изменил на компьютере исходные данные, но расположение цифр у каждого факса было индивидуальным: изменить его было невозможным. «Новые» пришли к Советскому журналисту и положили ему на стол фальшивую листовку и один из его факсов. Расположение цифр точно совпадало! Фальшивки от имени НТС рассылал именно Советский журналист. Он сам не особенно отпирался: он же денег требовал, а ему не давали…