Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева

Вообще деревня виделась лучшим лекарством от всех болезней, сердечных в том числе. Здесь новобрачные могли привыкнуть друг к другу, вместе «одичать» и помаленьку смириться со своей участью. Для детей же трудно было представить место здоровее и привольнее. Недаром первое, что сделал Дмитрий Ларин после венца, — увез жену в сельскую глушь.

Хозяйственные заботы и домашняя власть — два законных права русских барынь. В глазах многих они стоили самой пылкой романтической страсти и не одну сотню дворянских дочек примирили с потерей столичных Грандисонов. Порой барышни и не подозревали, какое господство, а вместе с ним ответственность за дом окажутся у них в руках после замужества. К моменту издания указа о вольности дворянства 1761 года, когда представители благородного сословия получили право не служить, сложилась устойчивая система управления имениями, которая насчитывала не одну сотню лет. Мужчины пребывали на государевой службе, а хозяйством занималась женская половина семейств. Часто находясь в разъездах или походах, дворянин просто не имел времени вникать в дела вотчины. За него надзор осуществляли мать, жена, тетки, сестры и т. д. Для того чтобы не распустить холопов и сохранить доходность имений, требовались характер, смекалка, воля и оборотистость. Романтические Тани Ларины быстро превращались в боярынь Морозовых, а то и в Кабаних благородного происхождения.

Марта Вильмот писала об одной из знакомых княгини Дашковой: «Писарева — истинно русская. Она необычайно гордится своим недоверием к людям… Однако нужно отдать ей должное: эта женщина чрезвычайно практична и так умела в делах, что управляет винокуренным заводом своего родственника. Получая прибыль от этого завода, единственного источника доходов, тот проживает все с семьей в Петербурге, а Писарева вершит все дела в деревне»[416].

Необычайной коммерческой сметкой обладала, например, А. А. Полторацкая, урожденная Шишкова. Или «Полторачиха», как ее именовали в народе на манер Салтычихи. Выйдя замуж с небольшим приданым, она сумела сколотить приличное состояние в четыре тысячи душ, строила винокуренные заводы, брала откупа. В молодости Агафоклея Александровна подделала завещание, по которому ей перешло наследство одного из родных. За что чуть не попала под суд и, когда следствие удалось замять, поклялась вовек не брать пера в руки. Поэтому все ее бумаги вел секретарь, а домашние были убеждены, будто Полторацкая не умеет ни читать, ни писать. Муж — отставной генерал — не вмешивался в ведение хозяйства, во всем подчиняясь красавице с железным характером. Агафоклея Александровна имела более двадцати детей, все они беспрекословно повиновались ей даже тогда, когда под конец жизни мать уже не могла ходить и, лежа в кровати, продолжала управлять вотчинами. Властная и подчас жестокая, она была тем не менее верующей женщиной, много жертвовала на церкви, построила великолепный собор в городе Старице. А когда настал час умирать, нашла мужество на публичную исповедь. В те времена прилюдное покаяние воспринималось как шаг большого смирения, ведь врать на пороге вечности умирающая не могла. Полторацкая призвала в зал своего дома — роскошного дворца, построенного Растрелли, — крестьян, соседей, семью и при стечении народа повинилась в содеянных грехах. Ее исповедь потрясла присутствовавших внутренней силой, исходившей от дряхлой обездвиженной женщины. На ее последний вопль: «Православные, простите меня, грешную!» — зал единым духом ответил: «Бог простит».

Но таких характеров были единицы. Вернемся к простым смертным. Ведя расходы, разъезжая по сельским работам, забривая крепостных в рекруты, госпожа Ларина не вторгалась в привычную сферу интересов мужа. Она делала то, чем занимались ее мать, бабушка и прабабушка, также не спрашивая своих благоверных, прежде всего потому что и спросить часто было некого. Не стоит думать, будто сразу после указа 1761 года дворяне оставили службу и отправились в имения благоденствовать. По крайней мере еще лет семьдесят, а то и целый век привычка удерживала подавляющее большинство представителей благородного сословия на службе. Вне чиновной схемы дворянин не представлял свою жизнь успешной. Отставка была связана либо с почтенными летами, либо означала неблаговоление свыше, опалу, крах карьеры. Во второй половине XVIII века мужчины очень редко покидали пост по склонности к тихой сельской жизни. Чаще всего в деревне они оказывались уже в зрелом возрасте, уставшие от службы и с расстроенным здоровьем. Не у многих при этом возникало желание с новыми силами приниматься за хозяйство. Большинство охотно передоверяло хлопоты женам — более молодым и ретивым. Именно это и произошло с госпожой Лариной:

К известной самостоятельности женщин приучало и то, что их приданое не переходило в собственность мужа, они распоряжались им сами. Это явление русской жизни часто ставило в тупик наблюдателей-иностранцев. «Тебе следует знать, — писала Кэтрин Вильмот сестре Гарриет, — что каждая женщина имеет права на свое состояние совершенно независимо от мужа, а он точно так же от своей жены. Следовательно, брак никоим образом не является объединением денежных интересов, и, если женщине, имеющей большое поместье, случится выйти замуж за бедняка, она все равно считается богатой, в то время как муж может сесть в долговую тюрьму, так как он не имеет права ни на один фартинг из ее состояния. Это придает любопытный оттенок разговорам русских матрон, которые, на взгляд кроткой английской женщины, пользуются огромной независимостью в этом деспотическом государстве». Пожалуй, кротость в данном случае уместнее было бы назвать бесправностью. По британским законам, муж не только располагал имуществом жены, но и мог, в случае неверности, продать ее в публичный дом. Чем иногда пользовались представители низших сословий, чтобы свести концы с концами.

«Сначала я решила, что мужчины заколдованы, когда перед обедом, собравшись в кружок, они демонстрировали табакерки или зубочистки — подарки жен на именины, — продолжает Вильмот, — а жены точно так же хвастались подарками от мужей: турецкой шалью, вышитым ридикюлем, сережками или браслетом. Но еще сильнее я удивилась, когда спросила о даме, которая еще не вернулась в Москву, а ее муж ответил, что у той какие-то дела в ее поместье на Украине. Владелица решила продать усадьбу, так как ее удаленность от поместий мужа создает большие неудобства. Если группа дам о чем-то беседует, можно быть уверенным, что это — дела, дела, дела»[417]. Ей вторит Марта: «Русские женщины полностью и нераздельно владеют своим состоянием, и это дает им совершенно невозможную в Англии свободу от своих мужей. Не потому ли счастливые семьи встречаются там гораздо чаще? Нет, думаю, причина кроется в более высокой нравственности. Здесь возможность женщины распоряжаться своей собственностью серьезно препятствует намерению мужа тиранить или покинуть жену… Очень часто можно услышать разговор двух молоденьких, хорошеньких, глупых и кокетливых женщин, беседующих между собой о продаже земель, душ (крепостных), о „поместье моего мужа, из которого мы поедем в мое поместье, где я хочу сделать некоторые улучшения“ и т. д. или о делах госпожи такой-то в Сенате, хороши они или нет, о ее овсе, пшенице, ячмене и т. д., выгодно проданном в этом году, и очень часто о ее винокуренном заводе, доходов от которого недостаточно, чтобы оплатить туалеты»[418].