Последний Иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Шевельков

— У меня утраченное ощущение жизни… Всё как во сне вижу: кто-то что-то говорит, мельтешит перед глазами, все кругом чем-то заняты, а я смотрю жизнь, как фильму в си-нема: и чудно, и жутко — вроде все ненастоящее… Глаз синева, любовь и очи, я не хотел тебя порочить…

«Хватит! Его уже ч…т знает куда понесло!» Лже-Думанский засобирался:

— Ну, Иван Демидыч, пора мне и честь знать! У меня дел еще невпроворот — боюсь, засиделся, но рад был вас повидать и чувствительно за все благодарен.

Получив деньги, «адвокат» будто бы достиг основной цели визита и готов был удалиться, но хозяин, приложив немало усилий, поднялся из-за стола и решительно запротестовал:

— Куда это вы уже? Ну-ка сядь, подожди. Уходить собрался! Уж я так рад, что пришел, не забыл… И слышать ничего не хочу!

— Да я же не в последний раз, обязательно еще навещу вас… — Гость с неудовольствием поймал себя на том, что его тоже занесло в область рифмоплетения.

— Нет, нет, нет, ни в коем случае! То ись, конечно, всегда запросто заходи, а сейчас мы с тобой дальше гулять будем! Загулял Гуляев, чуешь, Викентий Лексеич?! То-то! В игорный дом поедем! Вот оно — душа воспарить готова! Чудеса творить хочется! Слушай, любезный друг, а давай умыкнем эту чашечку? Я люблю воровать по мелочам… — последние слова он произнес как-то заговорщически, чуть тише своей обычной раскатистой речи, и даже слегка наклонился к «Думанскому», будто действительно хотел украсть со стола чайную чашку из-под мадеры.

— Не шутите так, Иван Демидыч, — осторожно заметил мнимый Думанский. — Успокойтесь, ведь это ваша чашка.

— И верно, не стоит ее брать! — Гуляев своей могучей ручищей хлопнул гостя по плечу. — Немытая она! Играл оркестр, трубы выли, меня зачем-то бабы мыли… Э-э, к чему это я? Так на рулетку давай? Я п-плачу! И вам на игру сколько хотите. Станешь богатеющим человеком на Руси! Точно выиграешь — мне верь! Весь капиталище — тебе! Поехали, а?

— Ладно уж, уговорили! Из уважения к вам куда угодно поеду, а дела подождут, — опять услышав про деньги, сообразил алчный гость.

— Вот это по мне! Да мы теперь с тобой, Викентий Лексеич, такой канкан-ля-кордебалет учудим!

Растроганный Гуляев пытался подняться, но сделать это ему было совсем не просто. И его опять понесло:

— Я ем и смотрю на женщин, а когда выпью, к ногам крокодилы начинают прилипать. Они потом драться друг с дружкой принимаются, и мне нелегко уйти. — Купец совсем размяк, зарыдал.

«Ну уж нет! — уперся теперь лже-Думанский. — Поедем-ка в игорный клуб — я тебя сам теперь не отпущу!» Он поднапрягся, помог хозяину подняться на ноги.

— Медведь ты ярославский, Иван Демидыч! Авто бы нам сейчас!

В чулане тоскливо завыл Дроня.

«Слава Богу, Молли успела переехать! По крайней мере, она теперь в безопасности». До тонкого слуха Викентия Алексеевича долетели аккорды такого знакомого, «уютного» шопеновского вальса, звуки милого детства и родного очага, которые, впрочем, очень скоро оборвались.

Обезличенный адвокат в смятении уходил прочь из Литейной части, от дома, где теперь теплилась надежда на конец кошмара и счастье любви. «Думает ли она обо мне, тревожится ли? Нет, не нужно, избави Бог думать о моих злоключениях — это не под силу вынести любящей женщине! Потом, потом все как-нибудь устроится, но не теперь…» Он до темноты бродил по улицам, пытаясь то ли забыться, то ли, наоборот, обрести ясность восприятия. Четкое определение искомого состояния сформулировать было невозможно. Так он блуждал, влекомый причудливыми извивами мысли, и неожиданно для себя самого оказался возле рокового «шедевра» модерна на Фонтанке. Поначалу Викентий Алексеевич не узнал его. Конечно, это был тот же самый дом, но как он изменился внешне с той кошмарной ночи, да и за последние дни! Вместо обветшалой развалины Думанский увидел совершенно преображенное здание в новейшем стиле. Нижний этаж был отделан серым, каким-то диким, с виду необработанным камнем, стены, испещренные таинственными знаками, ощерились пугающими полу-человеческими харями, козлиными черепами, окна приняли вид асимметричных шестиугольников и стали похожи на бойницы средневекового замка, въездную арку теперь охраняли гранитные стражи — мрачные совы. За фасадом, во дворе, виднелся цилиндрический эркер с единственным окном и барельефом во всю стену — уносящейся ввысь квадригой Аполлона. Новоявленный особняк принимал богатых гостей, под пристальным наблюдением строгой охраны поочередно въезжавших в экипажах и автомобилях во двор. Охрана-прислуга церемонно открывала и закрывала ажурные кованые ворота, точно это был подъемный мост средневекового замка. Викентий почувствовал холод каменной громады: «Так вот что значит „мой дом — моя крепость“!»

— А ты чего здесь ползаешь, червь газетный, прощелыга?! — рявкнул хмурый городовой, таким образом выведший Думанского из созерцания архитектурного шедевра.

Думанский вспомнил о своем нынешнем положении: «Самое благоразумное — ретироваться». Его первый, безотчетный порыв был опять мчаться к Молли, но, ощущая мизерабельность своей «ползучей» персоны, он вынужден был в который раз влачиться к Никаноровне. Усталость и безысходность измотали адвоката вконец и уже отчаяние грехом из грехов вот-вот готово было обвиться вокруг его шеи.

«Что же делать дальше? Как открыться самым близким людям? Кто я для них сейчас?!» Хуже всего он переносил одиночество. Во всей чудовищности перед ним развертывалась череда последних событий. Непризнание его Молли под кесаревской личиной — до обморока! Шальная смерть Челбогашева… «Неужели и меня ждет то же? Даже могилы не найдут, а если и найдут, опознают… не меня!!! Каким образом достучаться до Молли, чтобы она по крайней мере меня не боялась и выслушала? Избавиться от внешности убийцы ее отца… Но как же?.. Как?!»

В подворотне бандитской хазы Викентий Алексеевич в первый миг был напуган, а после откровенно обрадован тенью-видением, метнувшейся ему наперерез. «Видение» состояло из живой плоти и крови — им был долгожданный ушан-связной, Петя из Коломяг.

— Мое почтеньице, хозяин. С новостями я.

— Ну наконец-то! Рассказывай, Петруша, что узнал. Только все по порядку, не торопись.

— Так это. Взяли меня, значит, учеником к швейцару, ну заодно и для всякой оказии — на подхват. Я ить шустрый, где чего подать-принести — мигом, не впервой мне!

— Ну что, у князя там игорный дом?

Паренек озабоченно возразил:

— Вовсе даже и не игорный. Не для ерунды-забавы какой заведение, а самый серьезный дом. Заседают там все, да еще не всякого на порог пускают — меня-то взяли, потому как я простачком прикинуться умею. А публика там, посетители значит, гости, как раз совсем непростая: самых высоких чинов и званий господа. В мундирах с золотым шитьем — придворные, министры, слышь, царские, камергеры там разные и советники. Генералов много и господ офицеров — тоже в золоте, при эполетах, а от орденов — звезд и крестов всяких, у меня с непривычки-то даже в глазах рябило. С ними и барыни бывают настоящие, как в синематографе — все в перьях, в цацках дорогущих… Думанский этот, за которым вы особо следить велели, тоже у князя появляется. Даже чаще других. По всему видать, очень серьезный барин, в большом авторитете у них — в железной карете разъезжает, при охране! Вежливый такой, щедрый — на чай не скупится, только это все для виду…