Людовик XIII - Екатерина Глаголева

Тем временем Марии Медичи был оказан в Голландии триумфальный прием: принц Оранский вместе с женой выехал встречать дорогую гостью и препроводил ее в Хертогенбос с блестящим офицерским эскортом; жители города, высовываясь из окон, приветствовали ее ликующими криками. Переезд в Амстердам стал чередой празднеств, приемов и торжеств. Мария всем рассказывала, как дурно обращались с ней испанцы, она же всей душой стремится к миру и думает лишь о восстановлении добрых отношений с сыном. Она согласна окончить свои дни во французской глуши, в тишине и покое, власть ей больше не нужна… Французский посол придумал себе «дипломатическую болезнь» в ожидании инструкций из Парижа. Генеральные штаты 30 августа написали Людовику XIII, что его мать искренне его любит и почитает всех, кого он облек своим доверием, поэтому они считают своим долгом умолять его величество позволить ей примириться с ним и жить в согласии. Людовик ничего не написал в ответ и велел послу передать на словах этим добрым людям, что они рассуждают о вещах, о которых понятия не имеют, а заодно дать им необходимые разъяснения.

По расчетам врачей королева должна была разрешиться от бремени между 23 и 28 августа. По истечении этого срока во всех парижских церквях выставили Святые Дары, начались ежедневные молебны. Анна очень боялась родов: шутка ли, впервые рожать в 37 лет! Людовик вел отсчет срока беременности супруги по-своему, от 30 ноября. «Королева чувствует себя так хорошо, что я не думаю, чтобы она разродилась ранее чем через четыре дня. Она уже два дня на десятом месяце», — писал он Ришельё 2 сентября. Перенервничав, он в тот же день неожиданно заболел: вернувшись с охоты, слег в постель, весь горя. Ночью жар спал, Людовик поднялся, поужинал и написал Ришельё, что едет к нему в Пикардию, однако температура поднялась снова. Ришельё перепугался; но болезнь короля прошла так же внезапно, как и началась. Ровно через девять месяцев после дождливой ночи 5 декабря, в ночь на 5 сентября 1638 года у королевы начались схватки.

В четыре часа утра по просьбе Анны в ее комнате отслужили две мессы. Людовика предупредили, и он, несмотря на слабость, явился в спальню жены, встал на колени и молил Бога даровать ей счастливое разрешение от бремени. Но время шло, а ничего не происходило. В спальне уже стояла родильная кровать; давно были готовы комнаты для младенца, сплошь затянутые белым камчатным полотном, чтобы ребенок не ушибся, когда начнет ходить… Настал час королевского обеда; Анна просила супруга не изменять своим привычкам. Тот нехотя сел за стол в большой буфетной, вдоль которого выстроились придворные, и стал пить куриный бульон. Когда подали жаркое, в комнату ворвался слуга с криком «Рожает! Рожает!». Людовик вскочил, опрокинув стул, и помчался к жене. У дверей его встретила сияющая госпожа де Сенесей, которая торжественно провозгласила: «Сир, это дофин!» Повитуха госпожа Перонн показала отцу новорожденного «невероятной красоты и величины», как потом писала «Газета». (Гастон несколько переменился в лице, когда повитуха продемонстрировала ему неоспоримые признаки пола ребенка.)

Новость облетела весь Сен-Жермен. По обычаю король велел оставить открытой дверь спальни королевы. Все члены королевской семьи и придворные поздравляли Людовика XIII с наследником. Когда радость несколько улеглась, приступили к совершению обрядов: епископ Mo крестил младенца малым крещением. В час дня в часовне при старом замке отслужили благодарственный молебен, затем вернулись в новый замок. Счастливый отец не отходил от жены, только бегал несколько раз в детскую посмотреть, как дофина кормят и пеленают. Альвизе Контарини первым из иностранных послов пробился к королю, чтобы поздравить его от имени Венецианской республики; Людовик взял его за руку и, подведя к колыбели, откинул полог, чтобы тот мог разглядеть дофина: «Вот чудо, благодать Господа нашего, ибо лишь так можно назвать столь прекрасное дитя после двадцати двух лет брака и четырех выкидышей моей супруги».

Дорога из Сен-Жермена в Париж шла через Сену, но мост в Нейи был разрушен. Гонцам было заранее приказано не тратить время на паромную переправу, а подать условный знак: если девочка — сложить руки крестом, если мальчик — повертеть шапку над головой. Когда благая весть донеслась до столицы, губернатор Парижа и купеческий старшина распорядились закрыть все лавки и зажечь праздничные огни. Ликующая толпа высыпала на улицы; в богатых домах устраивали фонтаны с вином, из которых могли пить все желающие.

По приказу короля брат его обер-камердинера Лашене вскочил в седло и помчался в Сен-Кантен известить кардинала. Тот немедленно отслужил благодарственный молебен и мессу в честь короля. Его гонец доставил два письма — обоим венценосным супругам. «Сир, — писал он Людовику, — я в восхищении от рождения господина дофина! Надеюсь, что, поскольку он Феодосий[55], ведь это дар Бога Вашему величеству, он будет обладать всеми качествами императоров, носивших это имя… Не могу выразить своей радости!» В письме королеве он добавлял: «Желаю и хочу верить, что Господь даровал его христианам, дабы утишить смуту и принести благословенный мир». 8 сентября кардинал вновь высказывал королю свою радость, уверяя, что «Бог даровал его (младенца. — Е. Г.) миру для великих дел».

Повитуха показывает новорожденного дофина Людовику XIII. Гравюра А. Босса. 1638 г.

Шестого сентября на Гревской площади устроили фейерверк, а в соборе Парижской Богоматери отслужили торжественный молебен, на который все магистраты явились в красных мантиях. Монахи из Сен-Жермен-де-Пре прошли крестным ходом с мощами святой Маргариты. Во всех церквях пели хоры, фасады монастырей были иллюминированы, по всему городу палили из разных видов оружия. На следующий день все посланники иноземных дворов отправились в Сен-Жермен поздравлять его величество и его высочество.

В провинции тоже праздновали: иллюминация, пальба, балы, пиры… Но армия преподнесла своему королю совсем иной «подарок»: 7 сентября французы потерпели сокрушительное поражение в Стране басков, под Фонтаравией: когда в крепостной стене уже была проделана брешь и можно было идти на приступ, двенадцатитысячная армия рассыпалась и бежала от семи тысяч испанцев, побросав всю артиллерию и обозы, потеряв сотни погибшими, ранеными и пленными. Командующие, Конде и герцог де Лавалетт, сваливали вину друг на друга. Конде явился в Париж и заявил, что причиной разгрома стало малодушие Лавалетта, правда, не мог объяснить, почему сам он в решающий момент бросил армию и удрал в Байонну. Лавалетт прислал письмо, объясняя поражение бездарным командованием Конде. Понимая, что принца крови всё равно не накажут, Лавалетт, виноватый в гораздо меньшей степени, решил бежать в Англию.

Этого нельзя было оставить без реакции: Людовик Справедливый велел предать беглеца суду. Поскольку тот был герцогом и пэром, судить его должен был Парижский парламент. Однако верховным судьей был сам король, и он создал Чрезвычайную комиссию из герцогов и пэров, а также председателей Парижского парламента, включив в нее Ришельё и Сегье. Магистраты начали было возражать, но король заявил им в резкой форме: «Я сильно вами недоволен, вы вечные ослушники. Те, кто говорит, что я не могу давать судей, каких пожелаю, своим подданным, нанесшим мне оскорбление, — невежды, недостойные исполнять свою должность!» Приговор был вынесен 24 мая 1639 года. Людовик выразился предельно ясно: «Речь не идет ни о трусости герцога де Лавалетта, ни о его невежестве в своем деле. Он хорошо знает свое дело и храбрый человек — я лично видел его доблесть в нескольких стычках; но он не пожелал взять Фонтаравию… Его поведение можно объяснить лишь завистью, которую нельзя оправдать никакими резонами». Лавалетта приговорили к смерти и казнили его изображение. (Он вернется во Францию только после смерти Людовика XIII; в нарушение всех обычаев парламент отменит вынесенный ему приговор.)