Русский всадник в парадигме власти - Бэлла Шапиро

В погоне за модой уровень потребления предметов роскоши с самого начала правления Елизаветы Петровны сравнился с версальским или даже превзошел его. Следствием стал Указ против роскоши от 11 декабря 1742 г., текст которого гласил: «так отныне никому богатых платьев отнюдь никому не делать… а носить платье суконное»[1069].

Отдельного упоминания удостоилось кружево как самый аттрактивный декор елизаветинской моды. «…Отныне и кружева кроме пяти классов отнюдь никому не носить, а тем пяти классам кружева носить не свыше трех пальцев, а со старыми кружевными уборами поступать по вышеописанному, как и о платье повелено (т. е. сдавать генерал-полицмейстеру для клеймения). А понеже на кружева сургучных печатей класть нельзя, и для того, дабы под видом старого новое кружево употребляемо не было, вместо сургучевых печатей класть черные печати таких чернил, чтобы оные вымыться не могли»[1070]. Фактически указ не касался двора, и он продолжал утопать в роскоши. Во времена «веселой императрицы» действовали другие законы — законы изящества, роскоши и великолепия: «щеголяя сама, императрица Елизавета любила видеть и свой двор роскошно одетым»[1071].

Тон задавали петиметры Н. А. Бекетов, один из богатейших людей страны К. Г. Разумовский (младший брат галанта «прекрасной Елисавет» А. Г. Разумовского) и, немного позднее, фаворит императрицы И. И. Шувалов. В кружевных нарядах красовался «веселый щеголь»[1072] лейб-кирасир князь К. И. Дашков, получивший изысканные наряды в приданое за дочерью графа Р. И. Воронцова Екатериной («той самой» Дашковой). Частью богатого приданого были две дюжины голландских мужских сорочек стоимостью в 200 р. и шесть пар мужских кружевных манжет к ним на такую же сумму[1073]. «В награждение» за брак с камер-фрейлиной Елизаветы Петровны А. Д. Разумовской камер-юнкеру графу А. А. Бестужеву-Рюмину, гуляке и жуиру, полагались «четыре дюжины мужских рубах, из которых одна дюжина с брабантскими кружевными манжетами» и девять спальных шапочек, также отделанных брабантским кружевом[1074]. Известная манера ношения кафтана и камзола нараспашку дополняется «ощипанностью их покроев»[1075], которая позволяет еще более полно продемонстрировать роскошное белье.

Предпочтения двора распространялись на его окружение. Так, Лейб-компания Елизаветы Петровны — по сути, телохранители императрицы — была обмундирована кафтанами «зеленого сукна, с воротником, обшлагами и подбоем красными, с золотым, в один ряд, зубчатым галуном, и двумя на плечах помочами (т. е. эполетами) из витого золотого шнура; камзол и штаны красные, с таким же галуном, пуговицы вызолоченные, манжеты и галстух белые, кисейные, с кружевами, штиблеты вседневные из черного сукна, а в парад из белого полотна, с вызолоченными пуговицами; при черных штиблетах штибель-манжеты из белого полотна; шапка по образцу гвардейской гренадерской, но обтянутая красным сукном, и украшенная перьями, с правой стороны красными, с левой белыми; епанча темно-зеленая»[1076]. Прочное положение изящной (в прежние времена дамской) галантереи в военно-придворном костюме галантного века признавалось даже мундирными регламентами, что свидетельствует о трансформации границ гендерных стандартов, если не о намеренном их стирании.

Смену концепции нормативной маскулинности, которая сопровождалась изменениями не только во внешней атрибутике, но и во внутренних ощущениях ее границ, иллюстрирует работа придворного живописца Г. К. Преннера «Конный портрет императрицы Елизаветы Петровны со свитой» (1750–1755)[1077]. Вельможи здесь изображены в мундирах, женщины — в рыцарских латах; все персонажи, включая женщин, вооружены шпагами. Стоит отметить, что латы здесь присутствуют не в качестве реальной одежды, но, скорее, как традиционный элемент парадного портрета столетия. Впрочем, латы в костюме галантного века все еще сохраняются, но теперь их украшают отделанные кружевом перевязи и портупеи, надетые поверх металлических доспехов; эта эстетика вполне соответствовала и военным регламентам, и придворному этикету. Главным потребителем изящной галантереи в период «великих войн» становится воин.

Очередное изменение мундирной идеологии наблюдалось в недолгое царствование Петра III. Вот что пишет один из ведущих исследователей русской униформы «осьмнадцатого столетия» В. И. Егоров: «…равняясь по новейшей европейской моде… мундир следовало укоротить, обузить и придать ему декоративности, в первую очередь за счет расцветки. Монотонная гамма армейского обмундирования вдруг преобразилась до неузнаваемости. Пехотный кафтан из темного стал светло-зеленым, кавалерийский — из темно-синего белым. Красные камзолы сменились белыми, палевыми, лимонно-желтыми и померанцевыми… Весна 1762 г. буквально расцвела яркой палитрой красок»[1078], ранее немыслимой для русского военного мундира.