Опасная седина монет - Валерий Пушной

День потянулся, как резина.

Видя, что среди похитителей царит сильное напряжение, Ольга пыталась определить, в чем дело. Но все молчали, лишь на любое ее движение смотрели нервозно и отпускали в ее адрес злые скабрезные словечки. Ольга огрызалась в ответ. Так, в возбужденном состоянии прошел весь день.

Возле Кагоскина толклись двое: широколобый и морщинистый. Широколобый часто шаркал подошвами обуви по голому полу прихожей. Он явно не мог сидеть на месте и ждать, когда пройдет день. Он хоть и убеждал Кагоскина, что горбоносого нет в живых, что эта квартира никем не засвечена, но внутри него на самом деле бродил страх, что подельника взяли за жабры тепленького и что нет никаких гарантий, что тот не слил эту квартиру. Поэтому волновался, успокаивая себя ходьбой и гнусавыми криками на Ольгу, проходя мимо открытой двери в комнату, где находилась она.

Спокойнее вел себя морщинистый, только кряхтел время от времени и матерился мало-помалу, сидя на стуле в кухне и досадливо трогая рану. Пусть не опасная, пусть так себе, но тем не менее сейчас она ему мешала. Всякое движение рукой приходилось делать, сжимая зубы.

Наконец солнце покатилось за горизонт. Уставшую от дневной нервотрепки Ольгу поздним вечером склонил сон. В одежде она свернулась калачиком на диване. Однако поспать пришлось недолго — ее разбудили шум и беготня по квартире. К ней заглянул широколобый, скомандовал:

— Вставай, корова! Пора пришла!

Сев на диване, она поправила одежду.

За все время пребывания здесь с нею нормальным языком никто не говорил. Лишь крики, скабрезности, тупые взгляды. Она как будто была лишней, мешала всем. Впихнув в эту комнату, ей разрешали только выходить в туалет и на кухню, чтобы поесть. Иногда заходил Кагоскин в клетчатой рубахе и мятых штанах, смотрел оценивающим взглядом, как смотрят на товар, когда хотят дороже продать. Впрочем, походило на то, что цену Кагоскин давно определил, и только хотел убедиться, сможет ли этот товар продать за желаемую стоимость. При этом произносил отрывистые ничего не значащие слова, на которые не требовалось отвечать, но слушать их приходилось.

Чувствуя, что самое страшное, а именно то, зачем ее сюда привезли, ожидает ее впереди, она ждала.

Сейчас ее подхватил под руку широколобый и вывел из комнаты. Кагоскин в пустой прихожей хмуро окинул взглядом:

— Проснулась? Переезжаем!

По тому, как Кагоскин говорил, Ольга видела, что он точно бежал отсюда, и поэтому неожиданно спросила:

— От кого бежим?

Этим вопросом она ударила врача, как током. Он внезапно, безо всяких слов, наотмашь с остервенением хлестнул ее по лицу, точно она должна была знать, какие вопросы сейчас задавать не следует. Ольга откачнулась, схватилась за стену.

Что, собственно, необычного или страшного было в этом вопросе, но в глазах у Кагоскина заиграл злой огонь:

— Закрой варежку!

— Не распускай руки! — вспыхнула Ольга, лицо стало красным и сердитым.

Как всякий трусоватый человек, Кагоскин больше всего боялся собственных страхов и постоянно старался скрывать их от других, прикрываясь нервными выпадами. Ясно осознавая, что он делает, всегда пытался внушить окружающим, что он просто неуравновешенный человек, но никак не трус. Впрочем, подельники так и считали, хотя их самих в критические моменты нередко лихорадили страхи.

Вновь подступив к Ольге, он опять занес над нею руку для удара. Но она внезапно схватила его за грудки, сминая клетчатую рубаху, притянула к себе и плюнула в лицо. Потом уже знакомым приемом ударила коленкой между ног. Он от боли расширил глаза, перегнулся пополам, руками зажимая больное место, и не сказал, а проскулил:

— В машину ее!

Ошарашенно смотря на Кагоскина и на Ольгу, подручные подхватили ее под руки и, распахнув входную дверь, повели вон из квартиры. Она, сопротивляясь, вскрикнула на весь подъезд, спускаясь по ступеням, но широколобый липкой большой ладонью жестко зажал ей рот и грубо выдохнул чесночным запахом в ухо:

— Заткнись, дура, или голову сверну!

Выйдя из подъезда, они на минуту застопорились на крыльце, осматриваясь. На улице стояла ночь. Узкий дворик был весь заставлен автомобилями. Тусклый свет фонарей лился на их кузова лениво и сонно, как будто убаюкивал. Было тихо. В некоторых окнах еще горел свет. Полуночники не спешили укладываться спать.

Наконец, подтолкнув Ольгу в спину, широколобый буркнул:

— Нечего таращиться, топай прямо! Ну!

Круто повернувшись к нему, Ольга отпихнула его локтем:

— Не толкай и не нукай — не запряг!

— Запряжем и поездим, — хмыкнул парень, — покатаемся еще! — Схватил ее руку, вывернул так, что ее тело выгнулось. — Так-то лучше! — И повел к машине.

Улучив минуту, когда морщинистый отстал, а широколобый, отпустив ее, полез в карман за ключом, чтобы открыть авто, Ольга сильно толкнула его к цветочной клумбе. От неожиданности он запнулся о низкое ограждение цветника и упал спиной на землю. Она бросилась бежать вдоль подъездов. Широколобый крикнул подельнику:

— Держи!

Заругавшись, морщинистый, кособочась, побежал следом. Широколобый вскочил на ноги и прыжками опередил его:

— Чего тянешь кота за хвост? — недовольно крикнул подельнику, обгоняя.

Высокие каблуки стучали по асфальту. Как же они мешали сейчас бежать быстро! Ей хотелось нестись, как ветер, и даже быстрее ветра, но не получалось. И не пришла в голову мысль, чтобы сбросить босоножки. Но вряд ли бы это помогло. Ее блеклая тень в свете ночных фонарей металась из стороны в сторону, то забегала вперед, то отставала от нее, то пристраивалась где-то сбоку, но помочь ей не могла. Широколобый нагнал за домом. Ольга стала с яростным упорством отбиваться. Парень не мог справиться с нею. Подбежал морщинистый. Она ударила его по раненому плечу. Он выпустил из себя целый рой грязных слов, подвывая от боли. И все же двое опрокинули ее на траву. Зажали руки и ноги. Но она начала кусаться. Все, перепачканные землей и зеленью травы, хрипели бессвязными злыми словами. Наконец парень надавил коленом ей на горло:

— Придушу, если не утихнешь!

Дыхание у Ольги перехватило, она обмякла.

Подняв жену Глеба на ноги, повели назад. Подойдя к авто, широколобый пискнул сигнализацией. Морщинистый открыл пассажирскую дверь. Левой рукой схватил Ольгу за шею и наклонил, чтобы втолкнуть в салон. Но она с новой силой вырвалась и каблуком босоножки ударила по пальцам его ноги в легкой туфле. Морщинистый взвыл, отпуская ее. Широколобый, открыв водительскую дверь, увидал, как тот закружился на месте, матерясь. Широколобый подскочил к Ольге и зло ударил ее кулаком в лицо.

Стукнувшись спиной о кузов автомобиля, она охнула, а парень схватил ее за волосы и жестко сунул на заднее сиденье.

Выйдя из подъезда в тот момент, когда Ольгу втолкнули в салон и пытались там утихомирить, Кагоскин быстрым шагом подошел к авто. Сел на переднее пассажирское сиденье, открыл бардачок, вытащил из него шприц и ампулу с лекарством. Оглянулся назад, где широколобый придавил к сиденью сопротивлявшуюся Ольгу, сказал морщинистому: