Никола Тесла. Портрет среди масок - Владимир Пиштало

Громогласным шепотом вокруг них скалился Ледяной дом. Придворный Ледышка предупреждал:

— С тех пор как лед загорелся и дом едва не сгорел, курить здесь строго запрещается.

В огромном зале тысячи снеговиков швыряли друг в друга снежками.

Унесены. Унесены.

Поезд остановился.

Маленький Нимо все еще продолжал свой полет на полу возле кровати, закутавшись в стеганое одеяло.

Тесла бросил газету.

Пересел в автомобиль.

Прибыл в Уорденклиф.

Почувствовал смирение в своем ледяном доме.

Под своей ржавеющей железной короной.

Здесь, в царстве холодного огня, он был в безопасности. Здесь он тихо раздевался догола. Острые лопатки торчали там, где когда-то были крылья. Он становился под аппарат и поворачивал выключатель.

Свет начинал подниматься от пальцев ног. Свет заливал ноги, поднимался выше коленей. Потоп внутреннего света…

«О, очиститься от грязных других…»

Циклон света теперь заменял внутренние молнии.

В мире долларов и центов он временами ощущал настоятельную потребность выкупаться в свете. Ураган света огромного напряжения пронесся сквозь его сердце. Чистая сущность света обеззараживала грязь этого мира. Не этот ли вихрь уносил из его мира близких людей?

Ледяная израненная душа Теслы смягчалась.

Искупавшись в холодном огне, он проваливался в летаргический сон.

Человек — собрание внешних воздействий. Его желания — желания других. Человек становится ничем, потому что он ничто.

Марк Твен

После краха в Уорденклифе дела всей жизни Никола Тесла оборонялся теплом, которое исходило из его желудка, из его существа, из его сердца, из его чакр, из золотого клубка, который катился перед ним, указывая путь.

— Вам, такой бесчеловечной твари, никто не нужен, — оскорбляла его Кэтрин Джонсон.

— Запомни, мы тебя предупреждали! — говорили ему люди.

«Когда тебе плохо, ты слышишь только свою внутреннюю музыку», — шептал он.

Столкнувшись с мощным поражением, создатель автоматона впервые в жизни задумался над древней проблемой свободы воли. С помощью философских спекуляций он скрывал сам от себя правду о поражении, которое не считал справедливым.

Буддисты верят, что души нет и что мир — это смена мгновенных вспышек.

В несуществующей душе философа Николы Теслы все прояснилось. Из центрального источника, который Аристотель называл энтелехией, люди черпали не только энергию, но и мысли, которые звенели в их головах, как трамвай, подъезжающий к остановке.

Его отец за запертой дверью ругался сам с собой на разные голоса.

Уайт был охвачен страстью к сакральным местам на теле женщины.

Явления Данилы в его снах регулировались отдаленными пульсациями.

Любая индивидуальность была взята напрокат, как карнавальные маски.

Люди вибрировали в вибрациях миров.

Печали!

Страсти!

Влюбленности!

Все это в головы и сердца приносили далекие-далекие ритмы осцилляторов.

Следовательно:

На улицах Нью-Йорка усмехались друг другу заводские механизмы, харизматические механизмы держали речи, мелкие механизмы таращились из окон в серебряную пелену дождя. Люди не были автоматонами в водовороте мертвых сил. Механизмы из мяса были частицей мира, насквозь пронизанного связями и в целом — живого. Люди сами замечали ритмы приливов и отливов. Вне всякого сомнения, они замечали, как меняются моды в одежде и другие моды — в их головах.

О, все они приглашены на бал!

И кружатся загипнотизированными толпами.

Скалились сочные и страшные лица суетности.

А ведь колышущиеся оркестры не играли.

Военная музыка не звучала в парке.

…И была у него новая лаборатория. В ней работал старый Шерф в ужасном свитере. Старый сгорбленный Цито с глазами как у енота. И… Да, чтобы не забыть. В жизнь Теслы вошел еще один автоматон из великой мировой пульсации.

То была новая секретарша.

Тара Тирнстин была уже зрелой девушкой, когда в церковь принесли змею. Пастор Хенсли страдальчески наморщил лоб и объявил, что никакое зло не может нанести ущерб тому, кто верит в имя Иисусово.

— Не сомневайтесь, дети мои, — со всепрощающей улыбкой возвысил голос пастор, — в том, что с верой сыны и дочери Адамовы преодолеют первородный грех!

Сказав это, пастор Хенсли вытащил из мешка гремучую змею. Глубокие морщины отсекали его щеки от губ, пока он читал из Евангелия от Марка: «Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им».

Церковь благоухала тесаной древесиной. Челюсти сжимались. Ядовитая тварь скользила вдоль церковной лавки из рук в руки. Рыжеволосая девушка передала Таре гремучку. Смерть скользнула по ее рукам, и она протянула ее соседке, беременной блондинке. Она вышла из церкви с высоко поднятой головой. Дома, перед обедом, она приняла поздравления.

— Суп готов! — крикнула тетя Пем.

— Давайте я! — вскочила Тара.

В кухне раздался грохот. Девушка билась в судорогах на полу в пролитом супе.

Приступы падучей более не повторялись.

— Посмотрим, — нахмурился седой доктор Мартинсон с фиолетовым лицом.

Тара увезла холодное скольжение змеи по ладоням в Кливленд, штат Теннесси, а затем к дядюшке-доктору в Нью-Йорк. В Нью-Йорке она окончила курсы дактилографии и нашла комнату на Риверсайд-драйв, недалеко от мемориала Гранта. Этот мрачный памятник пугал ее, особенно после того, как она перестала молиться. Она каждую неделю брала книгу в библиотеке на Сорок второй стрит.

Нью-Йорк обжигал ее горячим дыханием. Она говорила слишком громко. Ей нравилось посылать громкие воздушные поцелуи. В компании нескольких подруг она ездила на Кони-Айленд, где посещала шоу менестрелей в театре «Бауэри» или кинотеатры за пенни.

Покупала светлые платья и отправлялась в них на поиски работы. В конце концов устроилась секретаршей в частную лабораторию. Писала сестре, что работает на двадцатом этаже небоскреба «Метрополитен», под знаменитыми часами.

— Мой хозяин средних лет, но выглядит молодо. Очень приличный человек, — хвасталась она сестре.

* * *

Этот необыкновенный хозяин приходил ровно в полдень. Он требовал, чтобы Тара ежедневно покупала три фунта семян рапса, конопли и других злаков для кормления птиц; она должна была встречать его у дверей, принимать шляпу, трость и перчатки. Шторы в кабинете должны быть опущены. Так создавалась иллюзия ночи.