Окольцованные злом - Феликс Разумовский

Наконец где-то неподалеку пронзительно загудело, встрепенулись, изготовившись к работе, бановые шпаны, и Пашка повела картофелеобразным шнобелем в сторону перрона:

— Приплыла река.

Толпа встречающих дрогнула, заскрипели колесами тележки носильщиков, вокзальные воры принялись в суете работать писками — остро заточенными по краю монетами.

Однако у Крысы началось все не очень кучеряво. Едва она запунцевала высокого курата, судя по рекламе, фраера лакшового, и, решив раскрутить его по полной, ломанулась в привокзальную гостиницу, как сразу же случился облом: на местную кухарку наехали менты, и та ни за какие бабки на хавиру не пустила. Пришлось Ксюхе волочь клиента в ресторанную подсобку и там, в условиях антисанитарии, по-рыхлому читать сосюру.

«Вот сука грязная». Сразу же вспомнив, что хитрожопая Валерка снимает хату неподалеку от вокзала, Крыса сплюнула и грязно выругалась. Однако вскоре состав из Риги отогнали на запасный путь, и все устроилось наилучшим образом. Негромко захлопали двери вагонов, давая убежище жрицам любви с их истомившимися спутниками, зазвенели стаканы с прозрачной как слеза, продаваемой втридорога водочкой, и многие проводницы с чисто прибалтийским шармом принялись совмещать свою основную профессию с древнейшей.

А между тем Северную Пальмиру окутала теплая летняя ночь. Городские шумы постепенно затихли, воздух сделался свеж, а в залы ожидания тихонечко потянулись мойщики — воры, имеющие дело с заснувшими пассажирами.

К полуночи Ксюха уже успела дважды побывать в гостеприимном купе рижского скорого и решила немного передохнуть. Выбравшись на перрон, она неторопливо направилась к буфету, но уже возле самых дверей кто-то придержал ее за локоть.

— Дорогая, на кларнете поиграем? — Роскошный грузин в белых штанах распушил в ухмылке усы. — Соглашайся, дорогая, бабок отмусолю, белым вином подмываться будешь.

На большом пальце правой руки у него был наколот знак воровского авторитета — летящий орел, из-под ворота рубахи густо кучерявилась шерсть.

— Я сулико не танцую. — Соврав, Ксюха быстро пошла прочь, а любитель анального секса, махнув рукой, направился к безотказной, как трехлинейка, Пашке. Та всегда работала по принципу: нам каждый гость дарован Богом.

Ввиду ночного времени народу в рыгаловке было немного: изрядно пьяный старлей-подводник давился макаронами с возбужденной сосиской, сарделькой то есть, да солистка Клавка в обществе каких-то девок неторопливо хавала пломбир, заедала, видимо, гормоны.

— Зинуля, свари кофейку. — Крыса хрустнула рублем, протянула его буфетчице. — Как всегда.

Как всегда — это двойной и сахару побольше. Заев кофе шоколадиной «Ноктюрн», Ксюха подновила губы, мазнулась духами и со свежими силами отправилась работать.

Ходить ей пришлось недолго. Неподалеку от пригородных касс за ней увязался толстячок, в дорогом костюме, очкастый, судя по всему, пыженый соболь.

— Полюби меня, киса. — Мужик был вгретый, благоухал хорошим коньяком и «Шипром», а из кармана у него торчала настоящая шариковая авторучка. — Сделай письку ковшичком.

— Да хоть брандспойтом пожарным. — Ксюха ухватила клиента за рукав и, быстро подтащив к отстойному составу, особым образом постучала: — Лайма, это я, Ксюха.

Вообще-то проводницу звали Хельгой, но дверь все равно открылась, и толстый, как пивная бочка, рыжий кондюк Виестур, служивший еще и сутенером при своей напарнице, растянул в улыбке щербатую пасть:

— Она очень, очень занята. — Махнув рукой куда-то в глубь вагона, он смачно заржал. — Очень важным делом.

Они прошли полутемным коридором в конец вагона; почти все купе были заняты, слышались звон стаканов, смех, постельная суета, громкие сладострастные стоны. Наконец, открыв дверь специалкой, Виестур затряс тройным подбородком:

— Бог в помощь. Желаем чего-нибудь?

— Мы желаем чего-нибудь, дорогой? — Крыса нежно прижалась к клиенту и, когда тот вытащил из лопатника червонец, повернулась к кондюку: — Водочки нам с черным бальзамчиком.

Тот моментально вернулся с заказом; обслуживание здесь было поставлено хорошо.

— Иди сюда, моя сладенькая, — выжрав полбутылки адской смеси, очкастый сделался нежен, — я тебе на попке бригантину нарисую.

«Ага, щас тебе». Быстро раздевшись, Крыса аккуратно сложила одежонку и занялась клиентом вплотную. Поначалу тот реагировал слабо, потом все же раздухарился, даже смог с третьего захода пропихнуть свое хозяйство в Ксюхину скважину и, страшно этому обрадовавшись, принялся ритмично вихлять толстым задом:

— Ну ковшичком ее, родимую, ковшичком!

«Тяжелый, боров». Чтобы клиент опростался быстрее, Крыса крепко стиснула его за бейцалы, а тот вдруг, поперхнувшись, затих и всей тушей припечатал девушку к жесткой вагонной полке.

— Эй, папа, хорош дрыхнуть-то… — Ксюха с трудом освободилась из-под жирного распаренного тела и, принюхавшись, внезапно сморщилась от отвращения: эта пьяная свинья обгадилась! — Ну ты, мужик, даешь, оборзел в корягу! — Она попыталась опрокинуть недвижимого клиента на спину и тут только врубилась, что ворочает жмура: «Мама моя родная!» Нехуденькое мурло очкастого перекосило набок, из раззявленного рта тянулись слюни.

Дрожа как на морозе, Ксюха быстро оделась, вытащила из лопатника клиента деньги и рывком отодвинула купейную дверь:

— Виестур, сюда иди.

— А, мотор не выдержал, бывает. — Ничуть не удивившись, тот спокойно запрятал в карман отмусоленные Крысой червонцы и со знанием дела принялся дубаря одевать. — И заметь, срутся при этом обязательно, закон природы. — Он натянул покойнику шляпу до ушей и ловко прибрал шариковую ручку: — Возьму на память. Давай-ка оттащим его подальше от греха, поближе к забору.

Сказано — сделано. Никто на них не обратил внимания, потому как все занимались делом: бляди загружали котлованы, блатные обували лохов, менты за долю малую блюли. Невзирая на ночное время, великая страна стояла на почетной вахте, созидала светлое будущее. Дрыхнуть некогда, приказано строить коммунизм.

* * *

…А геомантам, пред зарей, видна

Fortuna major там, где торопливо

Восточная светлеет сторона…

А. Данте. Божественная комедия.

Чистилище, XIX, 4—6

— Чаю, Игорь Васильевич? — Давнишний приятель Чоха Абрам Израилевич Кац был лысым носатым здоровяком и всю свою сознательную жизнь занимался геофизикой. — Сейчас заварим, а то, знаете, брат, все эти пакеты — сплошное надувательство, дерьмо собачье. — Он непроизвольно глянул на клетку с волнистыми попугайчиками, где тоже экскрементов хватало, правда птичьих, и ринулся к серванту: — Давайте-ка с ликерчиком, абрикосовым, аспирант один прогнулся.

Порезали зачерствевший лимонный пирог, отхлебнули чайку, и хозяин глянул на гостя с любопытством: