Вишневые воры - Сарей Уокер

вранье, что я вчера звонила Хелландам и Флоренс была дома, а не на прогулке на яхте, как утверждала Зили. Но тогда она поймет, что я за ней слежу и пытаюсь ее контролировать, а мне этого не хотелось. От этого всем стало бы только хуже.

– Я тебя отвезу к Флоренс, когда ты соберешься, – сказала я. – Я все равно собиралась выезжать в город.

– Не нужно, я прогуляюсь. – Она взяла из пачки еще несколько крекеров и направилась в спальню.

Вскоре она ушла, благоухающая после ванной, в красивом бордовом платье с воротником-бантом, слишком элегантном для обычного ужина у Флоренс.

В ее отсутствие я не знала, что мне делать с собой и своей тревогой, поэтому решила все равно поехать в Гринвич и заказать китайскую еду, но, когда я открыла дверь в ресторан и мне в лицо хлынул поток влажного воздуха, пропитанного восхитительными запахами чеснока и имбиря, я почувствовала себя не в своей тарелке. За каждым столом сидели пары и семьи, они болтали и смеялись, пытаясь есть палочками и с шумом втягивая лапшу в рот. Они напомнили мне о моем одиночестве.

Заказав два яичных рулета с собой, которые мне вынесли завернутыми в вощеную бумагу, на манер подарка перевязанную тонкой красной лентой, я собралась ехать домой. По пути я решила проехать мимо дома Флоренс. Мою машину можно было узнать издалека, но я надеялась, что сумерки станут мне прикрытием.

В доме Хелландов не горел свет – Зили явно не ужинала здесь с Флоренс и Эдвином. Я ненадолго припарковалась и съела свои рулеты, а потом поехала по зеленым жилым кварталам в сторону Мейн-стрит. Остановившись на светофоре для правого поворота у церкви, я увидела, как в обратную строну пронесся автомобиль, глянцево-красный, будто яблоко в карамели. Это был «Астон Мартин» – такая машина была у Сэма Кольта.

Я остановилась, не завершив поворот, провожая глазами удаляющиеся габаритные огни, пока автомобиль на большой скорости объезжал городскую лужайку с ее беседкой и пушкой в честь Войны за независимость. Сзади мне посигналили, но я не двинулась с места, размышляя, не поехать ли мне вслед за красной машиной. Правда, водителя я не видела и не была уверена, что с ним был пассажир, к тому же не знала, в какую сторону они направились. Стоявший за мной автомобиль снова посигналил; я наконец повернула и поехала домой.

Дома я взяла миску клубничного мороженого и, не зажигая свет, примостилась на стуле у окна главной гостиной. Если она была с Сэмом, он наверняка привезет ее домой. Было уже поздно, и он не позволил бы ей идти пешком одной. Прошел час, два, и мне стало стыдно за свое поведение – за то, что звонила Флоренс, караулила в машине у ее дома, ждала Зили у окна. Я не должна была опускаться до того, как я вела себя в юности, вечно прячась в темноте и что-то замышляя, пусть даже с добрыми намерениями. У нас с Зили и так все было не очень гладко. А могло стать еще хуже. Я знала, какой упрямой она иногда бывала.

Я была уверена, что Зили встречается с мужчиной – вряд ли была какая-то другая причина, по которой она стала бы мне лгать, – и этим мужчиной наверняка был Сэм Кольт. А кто еще? Но если я хоть что-то поняла за это время, так это то, что заставить сестру делать что-то против ее воли невозможно. Она сама должна захотеть прервать эти отношения. Она же видела, что случилось с нашими сестрами. Зили не всегда вела себя рационально – ее поступки нельзя было назвать зрелыми, и ее не радовала уготовленная ей судьба, но это вовсе не означало, что она хочет умереть.

5

Так продолжалось больше месяца. Зили говорила, что проводит дни с Флоренс, помогает ей со свадебными приготовлениями, а в выходные катается на яхте. В ее рассказах были барбекю на пляже, фейерверки и даже парусная гонка. Я ей не верила, но по-прежнему не знала, что предпринять, чтобы это прекратилось. Отец ездил по командировкам, а последние две недели июля собирался целиком провести на Западном побережье, так что ему было невдомек, сколько времени Зили проводит за пределами родных стен. А когда он был дома, все равно не ругал ее за пропущенные ужины – с момента окончания школы с ней было так трудно общаться, что он, казалось, был рад тому, что она нашла себе какое-то занятие.

По вечерам я просиживала в художественной студии до момента ее закрытия в восемь часов, работая над своими выпускными проектами. Я попыталась нарисовать еще одну картину в стиле абстрактного экспрессионизма – она называлась «Пролив» и должна была изображать океан в то утро, когда исчезла Дафни, но в итоге работа получилась скорее в реалистичной манере; мне не удавалось передать океан как чувство. А когда в студии больше никого не было, я работала над своими цветочными рисунками и акварелями, которые обычно оканчивали свою жизнь в мусорной корзине.

К моему облегчению, с Зили мы виделись лишь изредка – мне была невыносима мысль о том, что она мне лжет; между нами пролегла пропасть, и мне было больно находиться рядом с ней. Я была уверена, что однажды она порвет с Сэмом, но слишком уж долго все это продолжалось.

Когда мы все же виделись, обычно за завтраком или перед сном, мы обменивались любезностями.

– Сегодня я опять допоздна работала в студии, – сказала я однажды вечером, когда мы готовились ко сну, а она ответила:

– А я была в гостях у Флоренс. Она никак не определится с меню.

Я притворялась, что верю ее историям, а она наивно предполагала, что я действительно думаю, что счастье, струившееся из нее, словно шампанское из открытой бутылки, как-то связано с их решениями о том, что будут подавать к праздничному столу: говяжьи ребрышки или лосось в слоеном тесте.

– Столько всего нужно сделать! – говорила она. – Ну, ты помнишь, как это бывает перед свадьбой.

– Да, я помню, – отвечала я, порываясь добавить: А ты?

Июль подошел к концу, а с ним заканчивались и мои художественные курсы. Впереди маячил август, и я с тоской думала о том, что проведу его дома, где мне будет гораздо труднее отвлечься и заглушить в себе беспокойство о Зили.

В предпоследний день занятий Нелло проводил индивидуальные встречи со студентами, на которых обсуждались выпускные работы. Официально наш курс уже завершился, хотя на следующий день – в пятницу – мы по-прежнему собирались всей группой поехать в музей и галерею в Нью-Йорке. По расписанию моя сессия с Нелло стояла последней, и я вошла в студию в тот момент, когда из нее выходила Сьюзен. Нелло попросил меня закрыть дверь, но я сказала, что в комнате очень душно, и оставила ее открытой. Нелло мне нравился; находясь рядом с ним, я не чувствовала никакой неловкости, к тому же Сьюзен говорила, что он «не по женской части», – и все равно это был мужчина.

Мы просмотрели рисунки в моей выпускной папке, их было больше двадцати. Потягивая кофе, он неторопливо и с удовольствием разглядывал каждый – акварель с закатом, нарисованную углем пожилую женщину, приходившую к нам на занятия позировать, натюрморт с маргаритками в вазе и «Пролив». Красный холст, мое абстрактное изображение страха, он рассматривал довольно долго. Заранее рассказать ему, о чем наши работы, он не позволил, намереваясь составить о них собственное впечатление.

Под светом ламп в нашей студии красная картина показалась мне еще более сумбурной, чем дома, мне было неприятно смотреть на нее – каждый мазок кричал о моем страхе за Зили. Нелло же от нее не отрывался, и мне стало неловко.

– Когда я смотрю на это, я вижу ярость, – сказал он. – Красный туман.

– Правда? – спросила я, пытаясь посмотреть на картину его глазами. Как я и боялась, мне не удалось передать того, что я задумывала.

– О да. Я вижу ярость, неукротимую ярость, Айрис. – Он говорил с французским акцентом, и «Айрис» прозвучало как «ай-рииз». – Это очень сильно.

Неожиданно почувствовав себя беззащитной, я слабо улыбнулась.

– Ты не ярость пыталась изобразить?

Я покачала головой.

– Страх.

– Ну что же. Иногда художница думает, что передает одно, а зритель