Что таится за завесой - Харпер Л. Вудс

исследовал каждый уголок тела, которое только что завоевал.

– Ты меня сломаешь, – прошептала я.

Я не собиралась произносить эти слова вслух, но граница между нами пала, как исчезли и барьеры внутри меня, и мне больше не хотелось держать все в себе.

Кэлум отстранился от шеи, и моя кожа пульсировала в месте укуса. Некоторое время он смотрел на оставленный им синяк, но потом перевел взгляд на лицо, и жесткость его сжатых челюстей смягчилась, на лице появилось выражение такой нежности, что сердце у меня в груди замерло. И я спросила себя, всегда ли у него было так? Всегда ли влюбленность приходит, когда ты понимаешь, что больше не один? Всегда ли это нечто большее, чем поцелуи, украденные в ночи, и два тела, сближающиеся на несколько мгновений?

– Нет, детка, не сломаю. Я буду любить тебя, – сказал он, прикоснувшись своим лбом к моему.

Его темные глаза мерцали: крошечные точки света сияли в обсидиане, как звезды, которые были моими тезками.

– Я буду любить тебя и заниматься с тобой любовью, пока ты не забудешь, что такое больно, а потом еще долго после этого. Пока шрамы, которые ты носишь как доспехи, не сотрутся из памяти. Пока не останемся только мы с тобой.

27

На следующее утро я проснулась в его объятиях, в окружении его тепла, образовавшего вокруг меня кокон абсолютного комфорта. Да и постель подо мной казалась более удобной, чем комковатый, набитый соломой матрас, на котором я спала дома. Тот старый матрас лежал на кровати моих родителей еще до того, как умер отец, а мать стала проводить ночи в своем инвалидном кресле.

Кэлум спал, прижавшись животом к моей спине, его длинная мускулистая рука, обвив мне талию, а затем протянувшись к шее, устроилась в ложбинке между грудями, проникнув под платье, чтобы касаться кожи. Его рука оказалась практически у меня на сердце, и он наверняка чувствовал, как оно бьется, и крепко прижимал меня к себе.

Я вздохнула, позволив глазам снова закрыться, чтобы насладиться редким комфортом пробуждения рядом с ним. Кэлум всегда вставал раньше меня, давая мне еще несколько минут драгоценного сна, пока он готовился к дневному переходу или искал для нас еду.

Однако в катакомбах необходимость во всем этом отпала. Здесь у нас было и постоянное жилье, и еда рядом, в нескольких минутах ходьбы. В общем, здесь было гораздо лучше, чем в пещерах, где мы обычно ночевали.

Кэлум крепче прижался ко мне во сне, пальцы легли на мою грудь, а кончики коснулись основания горла. Укус, который он оставил у меня на шее прошлой ночью, казалось, пульсировал в сознании, покалывая в унисон с меткой фейри, которая отвергала его отметку-укус.

Кэлум застонал, и от этого глубокого звука щеки мне залило румянцем, когда он вжался мне в ягодицы в такт своему почти рычанию.

– Доброе утро, звезда моя, – сказал он, убирая носом волосы с моей шеи.

Он задержался над синяком, глубоко вздохнул и поднес руку ближе к моему лицу. Положив пальцы на мое горло, он запрокинул мне голову назад, чтобы было удобнее лизнуть синяк.

– А почему ты не отвечаешь?

Его губы коснулись моей кожи, а высокомерие в голосе вызвало дрожь.

Этот человек чертовски хорошо знал, как сильно я мучаюсь, даже когда он едва прикасается ко мне. Несмотря на разделявшую нас одежду, я сжала бедра вместе, чтобы остановить жар, который он так легко вызвал.

– Доброе утро, Кэлум, – вздохнула я.

Голос мой прозвучал хрипло, и я смутилась. Я уступила ему, признала, что тоже испытываю к нему чувства, но все же мне хотелось скрыть, как сильно я его желаю.

Пока еще я не знала, как идти по грани между мной старой и новой; как принять все, что раньше было под запретом, и не слишком торопить события. Не случалось в моей жизни раньше ничего, что подготовило бы меня к встрече с Кэлумом.

– Подъем! – раздался громкий голос из общей зоны, прервавший мои размышления о том, как сказать Кэлуму, что мне от него нужно.

Больше всего на свете я хотела чувствовать себя живой, хотя бы на несколько мгновений. Напомнить себе, что я не умерла вместе с Браном. Что передо мной раскинулось будущее и оно просто ждет, пока я найду свое место в мире.

Кэлум вздохнул, еще ниже опустив голову, и его дыхание защекотало мне кожу. Затем он встал, отошел в угол и быстро почистил зубы одной из маленьких щеточек и пастой, которые нам дали. Последовав за ним, я сделала то же самое и, натягивая ботинки, сразу же почувствовала благодарность за то, насколько больше я чувствую себя человеком, когда у меня чисто во рту.

Мы вышли в коридор и несколько нерешительно двинулись за небольшой толпой людей, которым выделили отдельные комнаты. Я сжала руку Кэлума в своей, и все мои прежние смелые слова о том, что днем я буду заниматься своими делами, сразу же забылись, когда я вспомнила слова Дженсена: как должна проводить дни, служа людям.

Я не знала, в чем будут заключаться мои сильные стороны в новой жизни, но мне хотелось быть намного полезнее, чем то, кем общество предписывало мне стать. Я хотела быть чем-то большим, а не просто вещью для развлечения мужчин.

– Я присмотрю за Эстреллой, – сказала Мелиан, подойдя к нам, когда мы вошли в общую зону. – А ты пойдешь с Дженсеном в тренировочные помещения.

Дженсен коротко кивнул мне и отвернулся, ожидая, пока Кэлум последует за ним. Кэлум вытащил кинжал из ножен на бедре и многозначительно протянул мне.

– Убедись, что целишься в горло, – сказал он, наклоняясь, чтобы ненадолго коснуться моих губ.

Затем вздохнул и последовал за единственным человеком, которого в данный момент, вероятно, хотел убить.

– Что-то он сегодня особенно злобен. – Мелиан покачала головой и направилась по туннелю к центру горы.

– Ему не понравилось, что Дженсен вчера слишком настойчиво убеждал меня в том, чтобы я стала ночной бабочкой, – ответила я, следуя за ней по пятам. – Я умею сражаться. Может, я и не Кэлум, но разоружила двух ваших людей.

Мелиан остановилась и со вздохом разочарования повернулась, чтобы посмотреть на меня.

– Дженсену не следовало вообще ничего говорить. У нас здесь нет ночных бабочек, и мы, конечно же, не заставляем женщин становиться ими. У нас есть несколько женщин, которые предлагают такие услуги, потому что им самим это нравится, но это не постыдное занятие, каковым оно считается на поверхности. Этих