Секреты леди - Анна Бартон

Справедливый вопрос.

– Дерзким… возможно, неуместным. Скандальным в некоторых кругах… таких, как этот.

Стоявший в конце зала Оуэн начал пробираться вперед. Герцог, несомненно, спешил на помощь – намерение благородное и весьма похвальное, но Дафна не нуждалась в спасении. Точнее, не хотела, чтобы ее спасали. Она посмотрела на зятя, улыбнулась и покачала головой. Хантфорд тут же остановился и кивнул, показывая, что готов подчиниться. И это тонкое понимание отозвалось в душе глубокой, искренней благодарностью.

– Картина принадлежит лорду Чарлтону, отцу мистера Хэллоуза, – заявила Дафна.

– Неправда! – закричал Хэллоуз. – Отец отдал ее мне, и теперь я вправе поступать так, как считаю нужным. – Негодяй угрожающе шагнул вперед, но тут же остановился, вспомнив, что имеет дело не с официанткой из придорожной таверны, а со светской дамой, да еще и во время бала.

– Я здесь не для того, чтобы оспаривать ваше право выставить картину на торги, – с достоинством парировала мисс Ханикот. – Всего лишь хочу сказать несколько слов перед тем, как ее откроют и представят на суд публики.

В зале сразу стало так тихо, что собственное дыхание отдавалось в ушах. Дафна собралась с духом и на мгновение закрыла глаза, чтобы вспомнить три обязательных пункта своей речи.

– Во-первых, всем вам необходимо знать, что ни моя дорогая мама, ни любимая сестра до этой минуты понятия не имели о существовании портрета. То же самое относится и ко всем друзьям, за исключением художника, автора полотна. Таким образом, вина лежит исключительно на мне. Если кто-то из присутствующих осудит мое поведение – подозреваю, что это сделают многие, прошу не распространять осуждение ни на родственников, ни на друзей. Я самостоятельно приняла решение позировать, хотя и понимала, что рискую репутацией.

Кое-кто из пожилых матрон уже скептически поджал губы. Дафна посмотрела в сторону пальм и увидела маму – смущенную и испуганную. Леди Бонвилл пухлой рукой обняла подругу за плечи и с любопытством посмотрела на Дафну. Судя по всему, чтобы произвести на виконтессу глубокое впечатление, требовалось нечто большее, чем откровенное и даже унизительное признание.

Что ж, мисс Ханикот еще не закончила свою речь.

– Во-вторых, я должна сказать, что приняла решение совершенно свободно, без принуждения. Разумеется, моими действиями руководили совершенно особые обстоятельства. Сейчас уже не важно, в чем именно они заключались, однако я с готовностью признаю, что ради здоровья и благополучия близких еще тысячу раз подряд пожертвовала бы собственным добрым именем. Наверное, вас потрясет тот факт, что предосудительное поведение не вызывает в моей душе особого смущения. Полагаю, кто-то из вас назовет меня легкомысленной… или хуже. Честно говоря, скорее соглашусь соответствовать одному из этих прозвищ, чем вести себя подло и пользоваться несчастьем других. – Дафна старалась не смотреть на мисс Старлинг, однако все-таки заметила, что та багрово покраснела. – Мне не стыдно за саму картину. Единственное, чего я боюсь, – это той боли унижения, которую мое поведение доставит родным. Вот об этом я действительно глубоко сожалею и прошу прощения.

Дафна посмотрела на Аннабел. Удивительно, но сестра выглядела спокойной и… гордой. Значит, можно продолжать.

Потому что самое трудное оставалось впереди.

Дафна помолчала, пытаясь разобраться в хаосе чувств и найти нужные, самые точные слова, чтобы объяснить хотя бы небольшую их часть.

– Она все врет и специально тянет время, – проворчал Хэллоуз, обращаясь к лорду Фоули. – Сколько еще вы намерены ее слушать?

– Столько, сколько мисс Ханикот намерена говорить, – ледяным тоном отрезал хозяин бала и ободрительно кивнул гостье.

Дафна перевел дух. Она сможет это сделать. Вот сейчас притворится, что Бенджамин здесь, и закончит мучительный монолог.

– И последнее признание. Этот опыт, пусть и болезненный, преподал мне несколько важных уроков. Верный друг помог понять, что важнее поступить правильно, чем сделать вид, что совершаешь достойный поступок. Он же объяснил, что невозможно убежать и скрыться от жизненных неприятностей. Во всяком случае, надолго. Не важно, что ждет меня впереди, но за это откровение я искренне ему благодарна.

Хэллоуз нетерпеливо фыркнул.

– Это все?

Лорд Фоули встал между ним и Дафной.

– Мисс Ханикот, когда я позволил этому человеку продать с аукциона картину, которая, как только что выяснилось, на самом деле принадлежит его отцу, то не имел ни малейшего понятия о сопутствующих обстоятельствах. – Он опасливо покосился на герцога Хантфорда, который выглядел так, словно был готов придушить любого, и нервно поправил галстук. – Теперь же я считаю разумным отложить продажу портрета.

– Окончательное решение оставляю за вами и за мистером Хэллоузом, – ответила Дафна. – Но что касается непосредственно картины, то настаиваю, чтобы ее открыли сегодня. Немедленно.

Она решительно прошла по подиуму и резким движением сдернула с подрамника алое покрывало. Кусок шелка мелькнул в воздухе, щелкнул, как хлыст, и волной лег к ногам.

Все, свершилось.

Путь к отступлению отрезан.

Лица гостей слились в единое расплывчатое пятно. Единственное, что Дафна видела, это устремленные на портрет глаза.

Она стояла перед подрамником, гордо вскинув голову, и готовилась мужественно встретить всеобщее осуждение, неизбежное после первого момента потрясения. Картина представляла ее в полупрозрачной ночной сорочке. Повернуться и посмотреть на полотно не хватало мужества. Почему-то казалось, что один-единственный взгляд разрушит стену самообладания, возведенную с огромным, болезненным трудом.

– Что, черт подери, вы сделали? – Хэллоуз грубо схватил подрамник и повернул к себе, чтобы рассмотреть. – Картина окончательно испорчена!

Дафна растерянно заморгала. Странно. Кажется, Хэллоуз обращался к ней. Сквозь ярость в голосе явно пробивался страх, как будто он считал ее колдуньей, способной ворожить на расстоянии.

– Не понимаю.

Лорд Фоули вырвал подрамник из рук взбешенного владельца и снова повернул к публике.

И тогда Дафна осмелилась посмотреть.

По большей части портрет оставался таким же, каким его создал художник. Она стояла перед зеркалом и со спокойным достоинством смотрела то ли на собственное отражение, то ли на зрителей. Разница заключалась в том, что вместо прозрачной сорочки на ней каким-то чудом оказалось золотистое бальное платье – точная копия того, в котором она приехала в этот великолепный зал и явилась на суд толпы. Художнику даже удалось точно передать тончайшую вышивку на подоле.

Дафна покачала головой, пытаясь примирить собственные воспоминания с тем, что видела на полотне. Невероятно. Платье она надела впервые, а портрет Томас написал больше года назад. Как же все это произошло?

Леди Бонвилл поднялась со своего трона… то есть с кресла – и проплыла сквозь толпу, подобно королевскому фрегату. Она остановилась перед подиумом, с нескрываемым презрением посмотрела на конструкцию и протянула руку, чтобы лорд Фоули помог ей подняться. Преодолев препятствие и отдышавшись, леди Бонвилл медленно, величественно поднесла к глазам лорнет и не меньше минуты рассматривала портрет почти вплотную.