Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - Френсис Уэлч

поскольку их всего два… самые лучшие в городе. Тот, в котором живет Семья, полностью изолирован. Рядом разбит небольшой садик. Двор расширили за счет участка дороги и обнесли забором как место для прогулок…»

Гиббс также мельком упомянул принца Уэльского, намекнув мисс Джексон, что письмо следует передать королю Георгу V.

В ссылке Гиббс смог увидеть, насколько религиозными людьми были члены Царской Семьи, в особенности Императрица. Сила веры Царской Семьи очень впечатлила англичанина. Гиббс, однако, всячески подчеркивал, что религиозность Александры Федоровны «вовсе не являлась проявлением истерии», как стало считаться позднее. Он вспоминал, что Царской Семье и придворным поначалу разрешили присутствовать на воскресных богослужениях в храме Тобольска. Однажды отец Васильев, проводивший богослужение, прочел молитву по чину с многолетием Царствующему Дому. Большевики пришли в ужас и запретили семье ходить в городскую церковь. «В доме для нас была устроена часовня… и с тех пор службы проходили в домашней церкви».

Рождество выдалось печальным. По всей видимости, из всех членов семьи только Императрица старалась сохранять бодрость духа. Солдатам Александра Федоровна подарила Евангелие и нарисованные ею закладки. Некоторые слуги также получили от Императрицы подарки, а Гиббсу она вручила переписанную молитву. Благодаря ее заботам в домах солдат и семьи доктора Боткина появились рождественские елки. К сожалению, сын доктора Боткина Глеб впоследствии вспоминал, что при взгляде на елку скорее становилось грустно, чем весело, поскольку ее нечем было украсить.

В январе для поднятия настроения Гиббс и Жильяр решили давать по воскресеньям любительские спектакли, состоявшие из одноактных пьес на французском, английском или русском языке. 17 февраля Гиббс поставил английскую пьесу-фарс «Упаковка вещей» Гарри Грэттона. Игравшая в спектакле Великая Княжна Анастасия произвела неожиданный фурор. «Действие разворачивалось так стремительно, и актеры двигались так проворно, что полы халата, в который была одета Великая Княжна, раздуло, и, когда она повернулась к зрителям спиной, все увидели, что халат стал торчком, открыв плотные ножки Великой Княжны, облаченные в шерстяные кальсоны Императора, — вспоминал Гиббс. — Все мы онемели. Император, Императрица, приближенные, слуги едва не задыхались от смеха… Это был последний раз, когда Императрица так радостно и беззаботно смеялась». Последний комментарий явно должен был привнести некоторую театральную драматичность, поскольку Гиббс не видел Александру Федоровну последние три месяца ее жизни.

В марте в Брест-Литовске большевистское правительство подписало мирный договор с Германией, передав ей около трети западной территории России. Императрица, которая, по мнению многих, якобы была на стороне Германии, ужасно страдала. Александра Федоровна говорила, что с болью в сердце думает о Брест-Литовском договоре. «Все чувства людей попраны», — с горечью говорила она.

Большевики ввели более жесткие ограничения. Император получил распоряжение снять погоны. Было принято решение о том, что свита должна быть сокращена вдвое, а оставшиеся слуги, за исключением докторов, будут жить вместе с Императорской Семьей в губернаторском особняке. На съезде Президиума ВЦИК, где повесткой дня было объявлено «содержание Николая II в Тобольске», большевики обсудили возможные варианты, которые могли быть предложены Гиббсу. Большевики решили «предоставить учителю английского языка выбор: жить вместе с арестованными членами семьи или же прекратить все отношения с ними».

Узнав о новых ограничениях, Гиббс категорически отказался жить под одной крышей с Жильяром, чем немало повеселил Великих Княжон. Несмотря на то что Гиббс и Жильяр долгих девять лет вместе служили при русском дворе, они не особенно симпатизировали друг другу. Позднее, в 1921 году, Гиббс неодобрительно высказывался о мемуарах Жильяра. Швейцарец в свою очередь упомянул Гиббса лишь дважды и только мельком, хотя его труд насчитывал триста страниц. Тем не менее в 1920 году Гиббс и Жильяр поддерживали весьма дружеские отношения, обмениваясь письмами, в которых сетовали на слабое здоровье. Однако, невзирая на это, оба прожили более восьмидесяти лет.

Некогда великолепный русский двор теперь состоял лишь из нескольких слуг, находившихся под арестом вместе с Царской Семьей. Чрезвычайные обстоятельства, ставшие тому причиной, не могли не затронуть Гиббса. Неизвестно, впрочем, насколько велико было его огорчение и каковы были интриги в его окружении, однако эта ситуация позволила окружающим больше узнать о его непростом характере. Дети доктора Боткина стали называть его «упрямым англичанином». В результате, Гиббсу и его служанке Анфисе позволили поселиться отдельно в пристройке рядом с кухней. «Он не хочет жить без Фисы», — посмеивались Великие Княжны. Но, по всей видимости, дело было вовсе не в привлекательности Фисы, а в том, что она была прекрасной хозяйкой: Гиббс очень любил чистоту.

9 апреля 1918 года новый комиссар Василий Яковлев, прибывший в Тобольск, сообщил Императору, что семье необходимо ехать в Москву[379]. Однако позже стало известно, что Императору не позволили уехать дальше Екатеринбурга. Цесаревич в то время был болен и не мог ехать. Тогда решили поступить следующим образом: сначала уедет Император, а за ним последуют остальные члены Семьи. Гиббс вспоминал о первой встрече с Яковлевым:

«Я сидел у постели Цесаревича, когда вошел Император в сопровождении Яковлева. Николай Александрович взглянул на сына и сказал: „Мой сын и его воспитатель“. Яковлев не производил впечатление культурного человека, он больше походил на моряка».

Безукоризненно воспитанному английскому джентльмену было чрезвычайно непросто свыкнуться с переменами, произошедшими в обществе после революции. Британский консул в Екатеринбурге Томас Престон с беспокойством писал, что местное большевистское руководство являет собой группу неуправляемых молодых людей в кожаных куртках.

Несколько дней спустя, когда Гиббс снова сидел в комнате Цесаревича, Александра Федоровна вполголоса сказала ему, что собирается ехать вместе с Императором. Цесаревич услышал ее, но не подал виду. «Императрица держалась спокойно, но на ее лице видны были следы слез», — вспоминал Гиббс. Неизменно чуткий ко всему, что касалось Царской Семьи, англичанин поспешил выйти из комнаты: «Я скоро ушел. Они собирались в дорогу и хотели побыть одни».

Тем же вечером всех пригласили в будуар Императрицы, где был сервирован чай. «Это был самый грустный и безрадостный вечер, на котором мне доводилось бывать, — вспоминал Гиббс. — Говорили мало. Никто даже не пытался притвориться веселым. В этой мрачной и трагичной обстановке ощущалось предвестие неотвратимой беды».

Горничную Императрицы Анну Демидову, которую впоследствии расстреляли вместе с Царской Семьей, от страха била дрожь. «Ох, господин Гиббс! — воскликнула она. — Я так боюсь большевиков, не знаю даже, что они с нами сделают». Александра Федоровна записала в своем дневнике: «Страшно оставлять любимых детей».

В действительности, однако, все могло представляться и не столь уж безрадостным. Несмотря на то что британское правительство аннулировало свое приглашение, Царская Семья, по-видимому, все еще надеялась в будущем уехать в Англию. Разговаривая со своими детьми, доктор Боткин