Ковыль (сборник) - Иван Комлев

– Какие такие вопросы?

– Ну, к примеру, взять сенокос. Каждый сам по себе для скотинёшки сено косит – пока копну собьёшь! Сколь трудов, а результат? А ежли нам с вами свой луг заиметь да по нему не косой, а техникой ударить – красота! Как, Захарыч, можно поспособствовать?

– Так это… – завгар озадаченно посмотрел на ушлого старика, замялся: в его распоряжении были только автомашины.

– Нас тут восемь, – гнул свою линию Куркуль, – можно подключить к артели ещё два-три нужных человека. Председателя, потом бухгалтера…

– Сдурел старый, – перебил Куркуля окончательно окосевший Плотников, – председатель над собою начальствовать не даст! З-заикнись – он тебе мозги б-быстро вправит.

– Ему не обязательно знать. Мы ему пособляем, он – нам.

Куркуль, видно, держал в мыслях Мартына, когда говорил так.

Пётр сидел хмурый и недовольный.

– Ты чего? – буравя глазом, посунулся к нему Куркуль. – Не рад?

– Сомневаюсь, – нехотя отозвался Пётр, – а ну как в магазинах мясо появится и цена упадёт, что тогда?

Честно признаться в том, что пакушевские затеи ему не по душе, Пётр почему-то не посмел.

– Дурачок, – ласково засмеялся хитрый дед. – Вот у тебя – левая, вот – правая; вожжи-то в твоих руках, в какую сторону потянешь, в ту и покатится твоя телега. Понял?

Неуютно стало Петру от такой откровенности, захотелось выматериться и двинуть кулаком в наглую морду. Хмель все же одолевал и его.

Куркуль опередил:

– Упаси Боже! Не про тебя сказываю. Это я к примеру, чтобы понятней было. Работаешь – слава Господу! Всем бы так. Но я-то знаю: пока какой продукт на рынке вдвое-втрое дороже государственного, до тех пор его в магазине в достатке не будет.

– Это почему?

– А вот по причине этих самых вожжей. Да ты спроси у Захарыча, он скажет.

– У-о? – завгар уже лыка не вязал.

Куркуль придвинулся ближе к Петру.

– Кабы мог, он бы тебе объяснил. Я скажу тебе один пример, ты потом у него переспроси, ежли вру – плюнь мне в бороду. Они там, в городе, тоже ущлые. Про кооперативные магазины слыхал? Во – така же артель, как наша с тобой. Мы не хуже. Мы работаем и своё торгуем. Даём добавку к общественному куску. А те что производят? Заготовляют продукт у колхозника? Видал ты хоть одного такого заготовителя? Ты ему прямо на рынок привези, он у тебя заготовит. Или зайди в их магазин – колбасой торгуют. Где взято? Доподлинно знаю случай – спросишь у Захарыча – на мясокомбинате из государственного мяса кооперативную колбасу изготовили! И продают по восемь да по десять – соображаешь?

Слыхал Пётр, что кого-то судили за махинации, ну и что?

«Чего ему от меня надо?» – у Петра было такое ощущение, что Куркуль вцепился в него мёртвой хваткой и тащит за собой, непонятно куда и зачем.

Пётр отодвинулся, поднялся на ноги, спустился к ручью, зачерпнул ладонями холодной воды, попил, плеснул в лицо; стоял самый горячий час дня. В разомлевшем воздухе неподвижно замерли и насекомые, и ароматы трав и цветов, и тихое журчание прозрачных струй; прохлада ручья показалась Петру самой большой благодатью, какая только может быть на земле.

Когда Пётр вернулся на пригорок, Куркуль уже исчез из компании – так же неожиданно, как и появился. Посеял в душе смуту и ушёл.

После понял Пётр, что была у Куркуля забота, самая главная, о которой он в в тот раз умолчал. И зерно, и комбикорм – дорогое удовольствие, когда его надо много. Приворовывать, как это делал Мартын, Куркулю было трудно: у Мартына и друзья, и техника под рукой, и сыновья в помощниках, когда надо – и нагрузят, и отвезут; такую же дешёвую кормушку своему скоту мечтал наладить дед. Он, подобно председателю, хотел бы пристроить своих рогатых в колхозное стадо: тут тебе и уход, и харч. Вот он и щупал всех, искал подходы.

Ещё вспомнилось Петру. Осенью Мартын договорился о подмене на работе и умотал на своём уазике вверх по речке Гремучей. В верховьях её стояли богатые кедрачи. С тех пор, как в колхозе лошадей извели – те одры, что остались, не в счёт, – там никто орех не заготовлял: на себе тащить – далеко, на машине – не пробраться. Горы и тайга вековая делали кедрач недоступным.

Мартын хорошо знал те места с детских лет и решил рискнуть. Придумал специальный кожух для защиты вентилятора от воды, раздобыл лебёдку и приспособил её к двигателю и пошёл на своём вездеходе прямо по руслу. Риск был велик: если бы начались сильные дожди, не помогли бы ни кожух, ни лебёдка – завертело бы машину, как банку, унесло и разбило бы, потому что местами Гремучая билась в теснинах меж отвесных скал. В поход Мартын взял обоих сыновей. Парни здоровые – в отца, и такие же, как он, отчаянные.

Замысел удался на славу. Заготовили ореха столько, что едва вытащили тремя рейсами. И прямиком – в город. Там Мартын загодя нашёл старушку-скупщицу, продал ей всё оптом, потом ходил посмеивался:

– Кто смел, тот два съел!

Мартын, в отличие от Петра, который всю свою сознательную жизнь, кроме службы в армии, провёл на ферме, подолгу на одном месте не задерживался. И на Север по вербовке ездил по молодости лет, и в городе на профсоюзной работе потёрся, и на стройке шоферил, и на комбайне в урожайные годы сидел – искал, где лучше.

– Когда деньги есть, везде хорошо, – делился он с Петром нажитым опытом, – денег нет – всюду плохо.

В скотники он подался в тот год, когда цена на мясное подскочила с трёх до пяти рублей, – почуял выгоду.

Несмотря на разные характеры и различные виды на жизнь, у Мартына с Петром была взаимная привязанность; может, по воспоминаниям детства, когда на речке вместе рыбу удили или зимой с берега на лыжах катались, а может, по несходству характеров их тянуло друг к другу.

Может быть, притягивало Петра к Мартыну то, что сам он после службы в армии намеревался куда-нибудь податься, да так нигде и не побывал. Служил Пётр на запасном командном пункте, кругом тайга на сотни вёрст – тоска! Службой им не докучали, работы было немного; одна радость: разговоры о том, кто где бывал и куда кто поедет потом.

Друзья звали с собой. Один расхваливал городскую жизнь: работу на заводе, благоустроенные квартиры, хождение в театр и кино с пивом в буфете, танцы и, главное, девушек, с которыми обещал познакомить. Другой говорил, что нет ничего лучше работы в тайге, в экспедиции; вернёшься после летнего сезона домой, получишь кучу денег и – «кум королю, сват министру» – все радости жизни тебе доступны. Третий утверждал, что ехать надо с ним во Владивосток, что нет ничего прекрасней моря и кораблей на рейде, что настоящий мужчина должен испытать себя в бурю и шторм в солёной морской работе. Рыба, путина, ром с Ямайки, снасти – слова эти волновали кровь и кружили голову.

Но прежде чем податься куда-нибудь в поисках радостей жизни, Пётр решил навестить свою деревню – повидать сельчан, посоветоваться с матерью, а там уж и видно будет, в какой стороне искать своё счастье. Только советоваться не пришлось: в первый же день попала на глаза ему Варька. Он сперва её не узнал: когда уходил на службу, она была ещё пигалицей – маленькой, невзрачной, худой, как щепка, замарашкой. И вдруг – яблочко наливное, ситцевая кофточка только что не лопается на груди, на румяных щеках ямочки, а из-под длинных, опущенных ресниц – зазывно ждущий взгляд; и так она доверчиво пошла к нему в руки, что Пётр враз забыл и про город, и про тайгу, и про корабли. Варька – его корабль и море, и шторм; театр и кино; таёжный дух и ром с Ямайки. Пётр бросил якорь у Варькиных ног, и уже никакие ветры и ураганы не могли сорвать его, заставить покинуть эту гавань.