Я начинаю путь... - Игорь Аббакумов

А планы эти выполнить было нелегко. Мы ведь собирались снять далеко не пресный фильм. Применение невиданных ранее спецэффектов было только частью нашего плана. Музыке и песням отводилась тоже большая роль в плане воздействия на зрителя. А с этим здесь дела обстояли плохо. Ничего подходящего из местного репертуара мы не нашли. И дело было вовсе не в отсутствии талантов или вкуса. Все упиралось в цензуру. Вернее в ее полное отсутствие. Музыкальные произведения, созданные в 19 веке были неплохими, но они давно уже приелись слушателям, не вызывая в них прежнего восторга. Отмена всяческой цензуры на рубеже 19 и 20 веков, породило декаданс. Он тоже был поначалу неплох, но быстро скатился до пропаганды безвкусицы. Поиск новых, необычайных форм, быстро выродился в творение новых, наиболее уродливых форм и породил засилье низкосортной пошлятины. Обывателю это совсем не нравилось, но какое дело до этого было «культурному» меньшинству? Народ как мог сопротивлялся культурному насилию. Кто-то находил отдушину, слушая старую добрую классику. Другие стали предпочитать церковное пение. Третьи отводили душу распевая такие милые народные песни. Но старый репертуар устраивал не всех, поэтому шустрые ребята занялись творением нового. Устойчивую популярность приобрел каторжный репертуар. С ним состязались в популярности хулиганские, бродяжьи и сиротские песни. И даже барды свои появились. Всему этому не было места на студиях звукозаписи. Там царствовало и задавало тон совсем иное искусство, совершенно непонятное народу, зато восхищавшее богему.

— За границей ничуть не лучше, — объясняла мне Татьяна Сергеевна, когда я пожаловалось ей на скудость талантов, — там цензура отменена гораздо раньше, нежели у нас. Вот и приходится европейцам метаться между тех же сосен, что и нашему народу.

— Но это ужасно!

— Не спорю. Это очень ужасно. Ведь почему наша публика накинулась на песню котенка из Воронежа или песню медведицы из «Умки»? Да потому, что душу тронуло людей это сочетание новизны и хорошего вкуса.

— И куда мы катимся? — задала я чисто риторический вопрос.

— Уже не катимся. То, что предлагаешь для фильма ты, наверняка стронет лавину. Люди, имея образцы нового и хорошего, обязательно пойдут дальше и начнут творить шедевры.

— Да уж. Образцы! Не фильм получается, а целая оперетта! Столько всего мы в него запихиваем.

Песен и музыки было действительно необычайно много. В связи с этим, у меня появились не только литературные, но и музыкальные «негры». Они слушали, что я им напевала. Записывали, а затем начинался процесс их настоящего творчества. В большинстве случаев у них получалось совсем не то, к чему я привыкла. Мы спорили, иногда даже кричали друг на друга. Потом просили прощения и все начинали заново. В итоге получали приемлемый результат. Какой? Когда как. Редко, но доводилось получить то, к чему я привыкла. А в основном, либо чуть хуже, либо чуть лучше того эталонного образца, который был достоянием моего сознания.

С «Имперским маршем», который я обозвала «Маршем Черной Смерти», получилось вообще забавно. Приехавшие его играть пруссаки, назвали его полным убожеством, которое тем не менее можно значительно улучшить. Чем немедленно и занялись их спецы из Берлинской консерватории. Целый месяц немцы ударно пожирали колбасу с пивом да сосиски с капустой, не забывая при этом заказывать водочку. А затем продемонстрировали то, что у них вышло. Господи! Совсем не похоже на то, что я слышала раньше!

— Герр Штакельберг! А почему так?

— Фройлян, этот ваш марш «Черная Смерть» был написан ужасно! Его писал полный неумеха, которому я не доверил бы даже стучать ложкой по кастрюле. Музыка марша должна соответствовать его названию. А тут я этого не вижу. Сразу видно, что это писал не пруссак и даже не немец. Вы русские тоже не могли его создать. У вас иной подход. Я бы сказал, что это творение уроженца Североамериканских Территорий, чей талант испорчен пошлой негритянской пародией на музыку.

Ну ничего себе! И ведь почти угадал! Силен мужик!

— И все-таки герр Штакельберг, вы так до конца мне и не объяснили, что вас не устроило.

— Надо знать наши военные традиции, причем не столько германские, сколько прусские. Для любого германца, «черная смерть» это чума. Вряд ли честного солдата идущего в бой, стоит сравнивать с подлой заразой. А для пруссака, «черный» означает «доблестный». Я считаю, что это наиболее уместное название. Поэтому и музыка нами исполняется именно так, как и надлежит в показанной ситуации.

Спорить с профессионалом я не решилась. Тем более, что их вариант больше брал за живое, нежели наш. Я согласилась с ним и разговор на этом был закончен. Именно в «прусском» варианте исполнения он и стал знаком зрителю после выхода фильма на экран.

Помимо этого много проблем доставило музыкальное оформление первой части фильма. И если для сцен с участием Кнопочки, годилась простенькая музыка из любимых ей мультиков, то с остальными ребятами все было далеко не так. Согласно гениального замысла, в первой части в основном мы должны были показать мирную и беззаботную жизнь детей во время полета. В принципе, это было правильно. Взрослые, отстояв вахту, приходят домой, к своим детям. Сами дети не только учебой заняты. Развлечений в их жизни тоже хватает. Причем не только спортивные тренировки и игры. Большинство из них в том возрасте, когда у них просыпаются известные всем чувства. Они устраивают свидания, радуются когда предмет их нежных чувств к ним благосклонен. Огорчаются, когда сталкиваются с непониманием. В общем ухаживания и легкие формы флирта в полный рост. Передать, что они чувствуют и должна была подходящая музыка и песни. Как я и хотела, начиналось все с песни «Млечный путь». А когда «Астра» была уже близка к цели и экипаж настроен уже не так бодро как в начале пути, царящее среди него настроение отразили песней «Трава у дома». Ну а дальше экипажу скучать не пришлось и во второй части фильма пошли иные песни.

А в Первой части, пока все было мирно, мелодии и песни были либо веселые, либо с небольшой грустинкой.

Второй «звездой» после Кнопочки, была Мелентина Церна из городка Вулканешты Бессарабской губернии. Ей, как смуглой брюнетке досталась роль Мили Шниперсон, дочери корабельного врача и его верной медсестры. Тут в ее пользу сыграла прежде всего подходящая для исполнения роли внешность. Ну а то, что уменьшительно-ласкательная форма имени Мелентина, звучало как Миля, имело второстепенное значение. Главное, что делало ее заметной фигурой — умение прекрасно танцевать, неплохо петь и играть на музыкальных инструментах. Сценарий фильма изначально писался под конкретных людей, что позволяло им играть самих себя. Соответственно наша Миля играла веселую и одновременно мечтательную девчонку, у которой есть на корабле друг — предмет ее тайных воздыханий. Чтобы это показать, мне даже пришлось упросить нашу Бонифацию снять эпизод, украденный мной из «Большого космического путешествия». То место, где девчонка бегает с кавалером под проливным дождем. И конечно же, при этом исполнялась «Я тебе конечно верю». Сценка была отснята и посмотрев на полученный результат, Серушко согласилась с тем, что в фильме она будет не лишней. Как вы понимаете, нельзя было нам сосредотачиваться на показе парочки героев, а остальных исполнителей превращать в безликую массовку. Поэтому первая часть состояла у нас из множества эпизодов, где ненароком раскрывались индивидуальные черты каждого героя. Лучшим способом раскрытия образов, мы сочли сцены, в которых герои фильма отмечают то или иное событие. Как ни крути, но жить одной только службой, учебой или работой, никто не станет. Тем более годами. Экипажу время от времени нужно сбросить напряжение. Поэтому люди в походе собираются за общим столом, чтобы отпраздновать общие для всех праздники, отметить дни рождения или именины, или просто успех. И даже если нет повода, но настроение потихоньку падает, то почему бы не устроить бал? А какой праздник без песен и танцев?