Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

Лидия ставит точку в моих размышлениях – точнее, она ставит на стол блюдо с пловом, круглое, как точка. Готовит Лидия изумительно – впрочем, почти все, чему она решала научиться в жизни, было выполнено на самом высоком уровне. Да и сама продавщица собачьих шуб давным-давно превратилась в хозяйку агентства, где устраивают всё что угодно, от свадеб до конкурсов красоты, от аукционов до детского обучения за рубежом. У Лидии ровно столько знакомых, сколько живет в нашем городе и представляет собой хоть какой-нибудь интерес – и каждый ей чем-то да обязан.

Сегодня, судя по всему, обязанным назначили меня. Слишком уж сладко улыбается Лидия, очень уж старательно Валерия наполняет мою тарелку, а Софья – льёт вино в бокал. Геннадий ел салат, стараясь не греметь приборами, дама с красивой грудью задумчиво разглядывала люстру, Сергейка пытался расслышать что-то из телевизора, тихо бубнившего новости. (Лидия не разрешала прибавить звук).

– Михаил, ты уже познакомился с Катей? – спросила Лидия. Дама с красивой грудью послушно вспыхнула, а Геннадий, в свою очередь, так же резко потух.

Вот зачем я так срочно понадобился Лидии – меня решили свести с подходящей женщиной! Сводничество – излюбленное хобби моей подруги, но раньше я наблюдал за этими экзерсисами со стороны. Совсем другое ощущение, когда ты вдруг становишься участником процесса, а не сторонним свидетелем, который в любой момент может бросить скомканную салфетку на стул – и попрощаться.

– У Кати собственное турагентство, – сказала Лидия, явно жалея, что нельзя положить кусочек Кати мне в тарелку, как плов или салат.

Катя была милой, прелестно краснела – в обычное время всё это доставило бы мне удовольствие, но время было необычным, и я не мог представить на месте Лолотты никакой другой женщины, пусть даже у неё собственное турагентство и такая красивая грудь.

Робко поглядывая на меня, Катя завела разговор о путешествиях, и я честно признался, что давно никуда не ездил.

– А хотели бы? – загорелась Катя.

Я не решился говорить о том, по какой причине не люблю турпоездки – о моей болезненной брезгливости знала только Лидия, почему и называла меня в редкую весёлую минутку «сапожником без сапог». Сказал, что в ближайшие месяцы это для меня невозможно, потому что я работаю, как алкомаркет, от рассвета до заката.

– У нас есть отличные предложения, – не сдавалась Катя. Возможно, я интересовал её не как жених, а как потенциальный клиент? От Лидии можно ждать чего угодно.

Катя перечисляла страны, в которые её агентство готово отправить меня прямо сейчас – я отключил слух, но он вернулся на слове «Тунис».

Я, в самом деле, чудовищно брезглив – даже пользоваться чужими вилками для меня самое настоящее испытание, и в гости я пришёл сегодня по единственной причине – потому что искал любых напоминаний о Лолотте, а с ней в этой моей жизни была связана только Лидия. Точно так же девочка-подросток общается с компанией чужих для неё людей из-за того, что все они любят какого-то известного актёра или музыканта – упоминание бесценного имени дарит ей утешение и надежду.

В Тунис мы ездили вдвоём с бывшей женой, по ощущениям – лет сто назад. Странно, что Тунис всё ещё существует – в своих мыслях я отменил его вместе с другими историями из прошлого, вроде тех ленивых завтраков, которые жена устраивала по субботам. Это как не желать знать, который час, когда ты сильно опаздываешь, и вдруг услышать точное время по радио – оказывается, ты опоздал даже сильнее, чем думал. Оказывается, в Тунис по-прежнему ездят туристы. Они пьют мятный чай из крошечных стеклянных стаканчиков, встречают рассвет – или закат – в Сахаре, примеряют расшитые тесьмой джеллабы… Верблюды, качаясь, идут по песку, а бедуины-погонщики, с темной, как печёная картошка, кожей, отыскивают хрупкие «розы пустыни». В солёной воде плавают медузы, похожие на презервативы, и воздух пропитан жасмином, – этот скромный цветочек благоухает как целый букет. От моей жены тоже пахнет тунисским жасмином – и я могу в любой момент прикоснуться к её разгоряченной коже.

В Тунисе красивые деньги, которые приятно держать в руках. Там розовое вино, которого мы выпили, наверное, несколько ящиков – лично я пил его как воду каждый день, и не было ни похмелья, ни пьяной печали. Жена попросила купить ей птичью клетку, – их продают здесь на каждом углу, – и я купил сразу две, большую и маленькую, «тебе и мне».

– Хорошо, в общем, съездили, – кивает головой Катя, заканчивая долгий и подробный рассказ о чьём-то путешествии.

В дверь позвонили так коротко, что графически этот звонок мог быть изображен, как ещё одна точка.

Опоздавшие гости, пара – мужчина мне незнаком, а женщина ещё на пороге пугается, узнав моё лицо.

18

Хорошая память на лица – ничуть не менее полезное качество, чем хорошая память на имена. Говорят, художник должен помнить всех, кого рисовал, но Моди, навещая Утрилло на Монмартре, не узнает своих прежних натурщиц – за каких-то десять лет они приобрели совсем другие лица. Теперь их можно рисовать заново.

Лицо Жанны неизменно, в нём есть постоянство иконописного лика. Лишь Моди видит его по-разному.

Он живёт с Жанной, а рисует – всех подряд. Целый Париж в лицах, сотни глаз, тысячи ртов, длинные шеи – десятками. «Мадмуазель не против раздеться?»

Единственная натурщица, которую он никогда не просит позировать нагишом – это Жанна.

Моди должен быть счастлив, но не умеет, попросту не знает – каково это. Зелёная фея, призрачный принц и старый друг туберкулёз – их уже трое, верных советчиков и надсмотрщиков.

Художнику нужен источник гниения, ведь из тех же самых вод бьет фонтан вдохновения. Проще всего найти его на Монмартре, где спивается Утрилло, копируя открытки с видами. В отличие от Лолотты Моди с легкостью меняет один берег на другой, порой и дважды в день. От горы Парнас до горы Мучеников давным-давно ходит метро. Фонари Ауэра горят зелёным светом, – фея абсента передает нежнейшие приветы.

На выходе со станции «Пекёр» Моди встречает полноватую простушку в чёрном берете – она вспыхивает таким ярким румянцем, что его видно даже в темноте.

– Вы не помните меня, мсье?

– Не имею чести.

– Но как же, это ведь я – Лолотта! Прекраснейшая фиалка Монмартра!

На календаре – 1917 год, так сколько же они не виделись?

Моди ни за что не узнал бы своей давней натурщицы – теперь она плоть от плоти Монмартра. Таких женщин здесь – сотни. Один глаз смотрит на тебя, другой подсчитывает, сколько с тебя можно поиметь.

– Зачем ты свела родинку?

– Она сама меня бросила, мсье.

Лолотта так крепко сжимает ладонь художника своими горячими ладошками, что ему становится больно. В ней столько силы, что она легко утащит его к себе в нору.

– Быть может, в следующий раз, – он смеётся над собой, а Лолотта считает – над нею. Она вдруг выпускает его руку и становится похожей на вчерашнее пирожное: ещё красивое, но уже несъедобное.