Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

В ходе короткой беседы старый кайзер был «мрачен и хмур». Он холодно сообщил Кобургу, что «соучастие в позорном заговоре» против него и его государства «в союзе с подлыми людьми из Белграда омерзительно», но в итоге всё же на «отставке от престола» настаивать не стал, подытожив, что «на первый раз прощает, обиду, нанесенную Дому Габсбургов, постарается со временем забыть». «[Он] милостиво оставляет нас с тобою, сын мой, [в] списках славного 11-го гусарского полка. Таким образом, я возвращаюсь в Софию, а обо всем, что ты прочитал, прошу никому не говорить», — писал Фердинанд сыну.

На внешнем уровне прощение, пусть даже такое условное, Вены автоматически означало, что и Берлин будет снисходителен, — а это было уже что-то. Но Фердинанд не был бы Фердинандом, если бы клал яйца в одну корзину. Вскоре после возвращения, когда все более или менее устоялось, он после вручения верительных грамот Александром Савинским, новым послом империи, предложил дипломату осмотреть свои гербарии и за осмотром, в числе прочего, сказал: «За нами есть грехи, мы сделали массу ошибок, но из милостивых слов государя я вижу с благодарностью, что Россия все-таки смотрит на нас как на свое детище и готова нам простить наши заблуждения. Прошу передать государю, что он в своем великодушии не ошибется». Сам Александр Савинский комментировал эту встречу так: «Примирить его с сербами едва ли возможно, в этом он тверд. "Ma vengeance sera terrible"[82] — таковы его подлинные слова. Но главное, он говорит, и явственно так и думает, что двери в Австро-Венгрию закрыл плотно и на будущее перед Болгарией открыт лишь один путь — к союзу с Россией, [а] либеральный кабинет — всего лишь временное явление». Чуть позже Сергей Сазонов в докладе государю сделал окончательный вывод: «Изворотливый ум Фердинанда побуждает его лавировать между многочисленными затруднениями запутанного внутреннего положения и желанием заручиться, по возможности, благожелательным отношением России, не компрометируя отношений с Австрией, симпатиями с коей связано нынешнее правительство».

В целом правительству Радославова удалось купировать общенародное недовольство. Большинство «новых политиков» — горластых и пока еще принципиальных — плохо разбирались в правилах кулуарных интриг, их было не слишком сложно запутать в процедурных вопросах, в дрязгах о регламенте, в бесконечных спорах о персональном составе комитетов. Так что 31 декабря трагического 1913 года, день в день с истечением шестидесяти дней, предусмотренных Конституцией для полного формирования парламентских структур, царь подписал указ о роспуске новоизбранного парламента «как неспособного к действию», и выборы начались заново.

Васил Радославов

Однако опять получилось неловко: на сей раз «либералы» набрали еще меньше мандатов, а «народные партии», соответственно, окрепли: итог оказался 97:109 в их пользу, и ни на какие «коалиционные преференции» они категорически не соглашались. Удалось только повторить комбинацию, на сей раз не доведя дело даже до согласования кандидатур, и ровно через две недели Фердинанд подмахнул очередной указ про «в связи с недееспособностью», а очередные внеочередные, в марте 1914-го, выборы прошли уже с полной отработкой всех известных на тот момент технологий.

По стране разъезжали «агитаторы» ВМОРО, успешно убеждавшие кандидатов-«пацифистов» не отсвечивать, и обращаться в полицию было бессмысленно. А на «новых территориях» — в Западной Фракии и Пиринской Македонии, где еще действовало «особое положение» и агитация не разрешалась, те же «агитаторы», «грубо нарушая законы», разъясняли населению и многочисленным беженцам, что вот де правительство хочет спасти «третью сестрицу», а всякие смутьяны против...

И население голосовало за «либералов» поголовно — и даже сверх того, поскольку голоса считали под контролем хлопцев Тодора Александрова. В полном составе поддержали власть и турецкие деревни, получившие из Стамбула указания, кто хочет дружить с Турцией, а кто турок ненавидит. Естественно, несколько мандатов признали недействительными «по формальным причинам», отняв у оппозиции еще три голоса, и в Народном собрании сформировалось наконец нужное большинство.

Теперь, когда успокоили страну, пришло время как-то восстанавливать рухнувшую экономику. Нужны были кредиты, а кредиты в ситуации уже практически назревшей Великой войны означали и первый шаг к решению, на чью сторону встать. В первую очередь, правительство, как было заведено в последние годы, обратилось к Франции, всегда щедрой на льготные займы, но Париж, ни разу не отказывавший «русофилам», Радославову, разумеется, отказал, вежливо пояснив, что «есть сомнения в перспективах возврата», а Россия на сей раз «не готова дать гарантии», поскольку «доверие к лицам, ранее осужденным за финансовые преступления, невозможно».

Крыть было нечем: болгарский премьер в самом деле некогда был осужден вместе с большинством своего первого кабинета за совершенно бесстыжие хищения. Пришлось идти на поклон к Вене, всегда дравшей дикий процент, и — о чудо! — Вена, впервые не польстившись на вкусный гешефт, свела ходоков с руководством мощного (очень мощного!) германского банка «Дисконто гезельшафт» (структуры более чем интересной и, к слову, сыгравшей позже немалую роль в судьбе России), — и правление банка предложило Болгарии огромный, 500 миллионов франков золотом, кредит. Да какой! Всего под пять процентов годовых, на 50 лет, без всяких дополнительных комиссионных, а вместо «презренного металла» в счет процентов попросили всего лишь право построить железную дорогу и современный порт, очень нужные Болгарии, плюс разрешение помочь Болгарии в «правильной» эксплуатации угольных пластов на паритетных началах. Это было настолько выгодно, настолько не в правилах прижимистых немецких банкиров, и документы выглядели так чисто, что София согласилась тотчас, без размышлений, — однако в итоге практически вся болгарская экономика оказалась привязана к экономике Рейха, что, конечно же, политически ни к чему не обязывало, но сами понимаете...

А ТАМ МЫ БУДЕМ ПОСМОТРЕТЬ...

Тем временем обстановочка накалялась. Поймав звезду, «великосербы» решили, что теперь им сойдет с рук всё, и, еще не прожевав краденое, вновь сунулись в Албанию — княжество «под гарантией шести держав». Границы нового как бы государства определялись трудно, с драками на меже, и в октябре 1913 года, после очередного, особо лютого, мордобоя, Белград, проведя мобилизацию, занял север Албании с вожделенным выходом к морю, заявив, что забирает территорию «в качестве компенсации за уступленный Болгарии Пиринский край» и вернет ее только тогда, когда в Албании воцарится порядок, то есть, как все понимали, лет через 10-20, а возможно, и никогда.

Естественно, в Вене решили, что хватит, и Берлин на сей раз подтвердил: «Ja, ja, vorwärts!»[83] — после чего в Белград полетел ультиматум с требованием сгинуть на фиг в 48 часов, что было невозможно просто