Унесенные войной - Кристиан Синьол

В Париже все магазины Латинского квартала были закрыты, и Паула от нечего делать возобновила свои старинные связи с людьми, которые поторопились принять участие в «живой революции», как это называл Антуан, с недавних пор объявивший себя буддистом, как и его друзья, искавшие в движении хиппи продолжение майских костров. Элиза, мать Паулы, попыталась забрать дочь в Соединенные Штаты, пока ситуация не наладится, но эта страна символизировала все, что Паула ненавидела всем сердцем, то есть власть денег — как раз то, против чего были направлены майские волнения. В основном как раз по этой причине Паула и сблизилась с этим движением, вместо того чтобы удалиться в замок Буассьер, как она однажды сделала, и нашла в манифестациях способ выражения своего отказа от легкой жизни, которой жила до сих пор или, скорее, которую ей навязывали.

Майский ветер увлек и ее тоже, но для нее он был гораздо опаснее, чем для других. И вправду в кругу друзей ее Антуана, — который, кстати, отрастил бороду и носил гирлянды из цветов, — они вместе курили марихуану и говорили только о свободе, о жизни без денег, полной мира и любви. «Peace and love» стали отныне лозунгом содружества, основанного на Рюей-Мальмезон, к которому присоединились голландцы, датчане и один американец, доллары которого обеспечивали бесперебойные поставки травки и пищи.

Паула вновь пристрастилась к наркотикам и потому забыла обо всем, что прежде мешало ей уйти в этот мрачный мир: о воспоминаниях о бабушке, о замке, восстановленном ее стараниями, но сегодня, в искаженном сознании Паулы, символизировавшем все то, что нужно было ненавидеть. Высокогорная область Коррез исчезала в тумане, все сгущавшемся и в конце концов накрывшем собой все. Паула еще настойчивее отталкивала от себя эту картину, потому что, несмотря на все ее усилия, ей не удалось перевезти тело бабушки в парк, куда та пришла умирать. Из-за этого у девушки осталось чувство поражения большой важности, и эта неудача наложила, как она считала, глубокий отпечаток на всю ее жизнь. Вследствие всего этого Паула позволила себе катиться по наклонной плоскости, и притом рисковала разбиться, не имея сил что-либо предпринять.

Сначала необходимо было черпать знания в индусской философии. В ней была вся правда: в отрешении от мира, от богатства, от западных ценностей. Необходимо было подняться к источнику духовности, чтобы почерпнуть там то, что послужит материалом для строительства новой жизни. А источником был Катманду в Непале, где родился и умер Будда и куда, следовательно, нужно было отправиться, чтобы достичь нирваны — полного отрешения от этого неприемлемого мира, никогда не приносившего живым счастья.

Поэтому у Паулы не было ни малейшего страха, ни капли сомнения, когда они вшестером 10 июля 1968 года уехали по направлению к Нью-Дели, с билетами на самолет, купленными Джоном-американцем. После промежуточной пересадки в Бахрейне, в Персидском заливе и еще одной в Бомбее они прибыли в Дели, где на них враз свалилась вся индусская реальность, которая была так не похожа на их городскую западноевропейскую. Сначала они были подвергнуты жесткому допросу о причинах их пребывания в Индии, и им пришлось общаться с враждебно настроенным чиновником, твердо решившим не делать никаких поблажек этим взбалмошным обеспеченным чужестранцам, приезжающим в Непал как в священное место, в то время как там царила бедность. Затем, проехав квартал красивых жилищ, маленькие домишки которого скрывались в тени огромных деревьев, утопая в роскоши цветов, такси свернуло на улочки, где изголодавшиеся призраки искали тень возле стен с хронической отрешенностью индусов, ожидавших дождя, и падали как мухи без единого крика, умирая от голода и от покорности судьбе.

Сидя в раскаленной машине, Паула заметила огромные глаза, следящие за ней так, будто она была виновата в ужасающей худобе тел, и девушка поняла, что никогда этого не забудет. Священная корова не давала такси проехать. Шофер терпеливо ждал, пока она не соизволит сдвинуться с места на метр, а Джон все угрожал выйти и надрать ей задницу. Летний зной и бедность, казалось, усугублялись мухами, которых даже дети не прогоняли со своих лиц. Паула заметила уложенные вдоль стены два трупа, но никто и не думал хоронить. Такси почти не продвигалось вперед. Вдруг в середину машины просунулись руки, одна из них уцепилась за Паулу, и та закричала. Понадобилась помощь мальчиков, чтобы освободиться. Несмотря на изнуряющую жару, пришлось закрыть окна. Наконец через два часа пути они прибыли в гостиницу, откуда и не выходили до следующего дня, все под сильным впечатлением от увиденных на улицах сцен, и спрашивали себя, а не привиделось ли им все это.

Антуан и Джон поспешили вновь придать Непалу и Катманду воображаемое духовное величие и преуменьшали увиденную убогость жизни, ведь она не имела, равно как и богатство, ни малейшего значения. Нужно было жить, отстранившись от этой неблагодарной земли. Счастье было не в этом: оно заключалось в любви, в мире, в самопожертвовании, в вознесении к Будде.

На следующий день они сели в поезд, идущий в сторону Рампура — города, находящегося возле непальской границы, где им снова нужно было пересесть. Они попали в битком набитый душный поезд, где одинаковые широко распахнутые черные глаза смотрели на иностранцев, будто на пришельцев с другой планеты, и все с тем же смирением, так сильно впечатлившим Паулу, в то время как она сама подбадривала Антуана в его неизменной цветочной гирлянде. Пережив день и ночь дороги в постоянно останавливающемся поезде, они добрались до окраины, усеянной хижинами, населенными париями — неприкасаемыми, которые были рабами для руководящей касты и с пугающей смиренностью принимали свою судьбу. Антуан восторгался этой безответностью, казавшейся ему символом высшей меры человеческой отрешенности. Паула же до смерти боялась этих призраков, и впервые после отъезда в ней начал зарождаться некий стыд при виде всех этих людей, проводящих жизнь в смирении, страдании, в то время как другие люди, во Франции и в Европе, вели такую комфортную жизнь. Зачем приехали они, привилегированный класс, в эту страну, если не могли по-настоящему помочь всем этим несчастным? В тот вечер Паула курила больше, чем обычно, и еще больше на следующее утро, когда Джон объявил, что им нужно будет подождать здесь, пока он получит деньги от отца, чтобы вновь погрузиться в переполненный трясущийся поезд, который отвезет их на границу Непала.

— Не больше недели, — утверждал он. — И поскольку у нас осталось еще много времени, давайте воспользуемся им и ближе познакомимся с этими любезными людьми.

Паула с Антуаном поехали в самые богатые кварталы, где смешались с суровой толпой, в которой мужчины в белом и женщины в сари всех цветов слегка касались их, не обращая при этом никакого внимания. Везде были попрошайки, и ужасная вонь поднималась над разгоряченными улицами, заполненными роями мух.

И там, среди ужаснейших лишений, среди этой прискорбной и невыносимой убогости, в Пауле начал подниматься протест. Там, на углу двух торговых улиц, где дети в лохмотьях избивали друг друга за право выпрашивать милостыню в этом стратегически выгодном месте, что-то потаенное в самой глубине души Паулы задрожало. Что-то, похожее на отвагу и упорный труд тех, кто намного раньше них населял эту землю. Она знала, что не поедет в Катманду, но деньги, обещанные Джоном, наверняка смогут обеспечить ей обратную дорогу.