Гиблое место - Сергей Шхиян

Крестьяне уехали, и мы остались вдвоем.

— Вскроем сундук? — предложил я.

Весил этот хранитель казачьих тайн килограммов шестьдесят. Упаковали его капитально и залепили так, чтобы в него не попала вода.

— Неужто здесь столько золота? — нетерпеливо спросил народный герой, — это какие же деньжища! Царская казна!

— Посмотрим. Принеси топор, он в сарае.

Сбить навесной замок было нетрудно, сложнее оказалось поднять приваренную какой-то замазкой крышку. Пока я возился, пытаясь загнать толстое лезвие «топорно» выкованного топора в щель, на хутор неожиданно вернулся Кнут.

— Ты зачем здесь? — спросил его Минин.

— Дяденька боярин, можно, я при тебе останусь? — обратился ко мне подросток.

— Ты же домой уехал.

— Нет у меня дома. Тятя с мамкой померши, а я у чужих людей в приемышах живу. А деньги у меня наши отобрали. Дозволь, батюшка боярин, тебе служить.

Парнишка был хороший, услужливый и трогательно наивный. Отсылать его одного в деревню было бесчеловечно, да вряд ли сумеет благополучно туда доехать: либо убьют дорогой, либо заберут в холопы. Мне же помощник мог понадобиться.

— Ладно, пока останься, там видно будет, — решил я.

Наконец крышка сундука поддалась усилиям и открылась. Никаких россыпей золота и драгоценных камней в сундуке не оказалось. Он был доверху набит бумажными свитками.

— Это еще что такое? — удивился я, беря лежащий сверху трактат.

— Немецкая бумага, — уважительно сказал Минин, — ишь, сколько ее тут, поди, больших денег стоит!

— Я не про то, что зто за рукописи?

— Давай, прочту, — предложил Кузьма.

— Сам могу, — ответил я и начал читать вслух начало первого свитка:

«Люди Московские, вы клялися отцу моему не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали вы его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Феодора Иоанновича, — жаловал и казнил, кого хотел…»

— Это что еще такое? — удивленно спросил Минин.

— Подметное письмо Лжедмитрия.

— Кого? — не понял Кузьма.

— Есть такой человек, выдает себя за царевича Дмитрия. Неужели не слышал?

— Были разговоры, что царевич чудесным образом спасся. А вот писанное на бумаге, вижу впервой.

Я отложил исторический документ в сторону и вытащил следующий. Текст был тот же. Остальные бумаги были копиями этого же письма.

— Интересно, зачем казаки спрятали письма, — удивился я, — тоже мне ценность!

— Может быть, от народа хотели скрыть правду?

— Про Лжедмитрия? Тогда куда проще было сжечь. Нет, здесь что-то другое. Тем более, что они поддерживают самозванца.

— А ты что, не веришь в чудесное спасения царевича?

— Нет.

— А я слышал, что Дмитрий истинный царевич.

— Ладно, слышал, так слышал, что будем с письмами делать?

— Давай назад закопаем?

— Зачем? Казаки погибли, место это никто не знает, некому будет раскапывать. Лучше сожжем, и все дела.

— Ты шутишь? Столько бумаги!

— Забирай с собой, будешь в нее говядину заворачивать.

— Ты все шутишь, а я серьезно. Вдруг царевич и вправду сын Ивана Васильевича!

Спорить на эту скользкую тему было бессмысленно.

— Можно, я себе возьму? — неожиданно попросил, вмешавшись в разговор, Кнут.

— Тебе-то зачем? — удивился я.

— Сундук всегда в хозяйстве пригодится.

— Ты же со мной собрался ехать, зачем тебе сундук, добро складывать?

— Красивый! — смутившись, сказал мальчик.

— Давайте собираться, а не то, не ровен час, казаки или стрельцы пожалуют.

— Столько бумаги пропадет, — пожалел хозяйственный Минин, — может быть, хоть немного с собой прихватим?

Я не стал спорить, а просто перевернул сундук и вывалил свитки на землю. Китайское трепетное отношение к любому бумажному лоскутку у меня отсутствовало.

— Если тебя так волнует бумага, то поискал бы лучше библиотеку Ивана Грозного, вот там были настоящие сокровища, а эти письма — сплошная ересь.

— А где ее искать? — заинтересовался Кузьма.

— Скорее всего, в Кремле. Станешь народным героем, займись, найдешь — Россия тебе будет благодарна.

— В Кремль еще попасть надо, — скептически сказал Минин, наблюдая, как я раздуваю трут. — Решил-таки сжечь?

Я подпалил бумажный ворох и, дождавшись, когда загорятся плотные листы немецкой бумаги, сел в седло.

— Ну, с Богом, — промолвил Кузьма, и мы пришпорили коней.

До Серпухова мы добрались к полудню следующего дня.

Я уже бывал в этом подмосковном городе, знаменитом, по словам Чехова, только тем, что там дьячок как-то за раз два фунта икры съел. В XX веке Серпухов был промышленным городом, с иным, чем в Москве, акающим говором, с обветшалыми остатками дореволюционных ткацких фабрик и развалинами церквей на высоком берегу заиленной речки Нары. Еще было в нем, как водится, оборонное предприятие и военное училище, защищать сомнительные завоевания Октября. Теперь, по слухам, соборы и монастыри начали реставрировать.

В 16–17 веках у Серпухова был иной статус: город стоял на главном пути кочевников на Москву, у последней серьезной естественной преграды перед столицей, реки Оки, и был форпостом Московского государства. Там даже по праву гордились собственным белокаменным кремлем. По сравнению с Московским был он невелик, в два раза меньше, но не менее неприступен.

В крепость мы по понятным причинам не сунулись, там был всего один вход и, соответственно, один выход. Проходил он по длинному извилистому коридору между крепостных стен, простреливающийся со сторожевых башен. Случись у нас неприятности с властями, убраться из крепости было бы проблематично. Потому мы сразу же направились на городской посад с торгом, где Минин развил бурную деятельность, подбирая себе надежную оказию до Нижнего Новгорода. Дело, впрочем, оказалось несложным — нижегородских гостей, ведущих торговлю с Москвой и Подмосковьем, тут оказалось сразу несколько человек. Известному в Нижнем Кузьме Миничу были рады, он легко сговорился с хозяином двухмачтовой барки о месте на судне. Без приключений мы погрузили имущество Кузьмы на судно и по-братски с ним распрощались.

Народный герой окропил мою грудь слезами, я тоже чуть не расплакался, но в последний момент сумел взять себя в руки и только троекратно с ним расцеловался. Кузьма прошел по трапу на барку, шкипер отдал команду отчаливать, и матросы оттолкнулись шестами от Серпуховской пристани.