Посвященная. Как я стала ведьмой - Аманда Йейтс Гарсиа

– У нас в Греции любят кофе, – говорит нам водитель, описывая один из вариантов его приготовления, с шоколадным послевкусием.

Маме его не слышно.

– Что? Что? – спрашивает она у меня. – Это как мокко?

– Нет, мам, – отвечаю я. – Кофе со вкусом шоколада. Это не мокко.

Мне хочется быть менее резкой, менее темпераментной. Больше оракулом, меньше – Амандой. Я задаюсь вопросом, как бы я чувствовала себя, если бы кто-то опекал меня и был со мной нетерпеливым в чужой стране, где я пыталась бы впечатлить свою единственную дочь. Я бы чувствовала себя кучей дерьма. Я была бы еще более нервной и напряженной. И тем не менее я вижу, что я нетерпелива с ней, когда она кажется сбитой с толку или ей тяжело идти. Словно ее тело – это предзнаменование моего будущего.

На всем протяжении моего детства мама была неспособна пребывать в своем теле и никогда не испытывала особого интереса к заботе о нем. Я наблюдала, как она отделялась от него, одновременно с этим привязанная к телесным удовольствиям и воспринимающая его как место мучений и неповиновения. Я помню, как задавала ей вопросы, когда мы готовили или ездили на машине. Она отвечала спустя некоторое время, как будто вопросу приходилось преодолевать огромную дистанцию, чтобы добраться до нее. Она медленно проплывала мимо Плутона, общаясь со мной, бывшей на земле, сквозь кольца спутников.

В наше первое утро в Афинах мы сидим и завтракаем на балконе номера в отеле, глядя сверху на верхушки крыш, сталкивающихся с Акрополем, самой высокой точкой города, построенным на холме и окруженным фортификационными сооружениями из золотистых камней. Мама спрашивает меня, где я собираюсь взять молоко для нашего кофе. Она обеспокоена тем, что нам не разрешено приносить кофейные чашки в буфет, чтобы налить в них молока, а вместо этого мы должны наполнить им маленькие молочники и принести их обратно.

– Я живу на этой планете уже несколько десятков лет, – огрызаюсь я. – Полагаю, я разберусь, где и как взять молоко для кофе, без чьего-либо надсмотра.

– Я просто беспокоюсь, что мы будем выглядеть как деревенщины, – отвечает она мне. Опять это слово. Деревенщина. То же самое она сказала в аэропорту. Позже я посмотрю в интернете это слово. Я знаю, что оно означает, но хочу выяснить четкое определение, поскольку она так часто его использует, описывая, как она боится того, что люди будут думать о ней. О нас. Деревенщина: неловкая, неуклюжая, простодушная личность. Сельская. Наивная или неопытная персона. Она беспокоится, что в Греции всякий знает, где взять молоко для кофе, но только не мы; и все будут знать, что мы – провинциалки из простодушной сельской страны с самодовольным сторонником белого превосходства в лице президента.

Позже в тот же день, когда мы поднимаемся по скользким мраморным ступеням к Парфенону, храму богини Афины, мама упорно пытается одолеть этот путь самостоятельно, опираясь на палку. «Я могу это сделать!» – шепчет, как заклинание, мама, хромая по дороге между оливковыми деревьями к древнему храму Богини Мудрости и Войны, хотя очевидно, что верит она в противоположное.

– Конечно, можешь! – говорю я ей. – Сфокусируйся на той части тела, которая не болит. Это старый трюк танцоров. Сфокусируйся на своих плечах.

– А им разве не положено болеть? – пыхтит она.

В итоге ей удается проделать лишь половину пути. Она останавливается совсем недалеко от входа. Мы пересекли половину земного шара, чтобы добраться сюда, но ей не удается войти в храм из золотых камней, с кариатидами, мрачно восстающими над оливковыми деревьями. Она садится на лавочку возле стоящих автобусов и, когда становится слишком жарко, достает клубничный лимонад.

В мыслях моей матери – хрупкость человеческого тела. Ее близкая подруга, Джинни, в хосписе Калифорнии – ее правая сторона парализована, а глаза плотно закрыты, потому что больше не вырабатывают жидкость, которая увлажняет роговицу. Джинни, соруководитель Лунного Круга моей матери и моя наставница, бравшая меня ухаживать за лошадьми, с которыми жестоко обращались, и дававшая мне книги Урсулы Ле Гуин, борется с раком. У нее двое сыновей моего возраста, и она вырастила их в одиночку (ее муж покончил с собой, никого не предупредив и даже не оставив записку, когда дети были маленькими. Она пришла домой, держа за руки обоих сыновей, на Рождество и обнаружила его висящим в гараже). Когда ее родители состарились, она заботилась о них, переехала, чтобы быть к ним поближе, обмывала их лица и их тела, но теперь, оказавшись перед лицом смерти, обнаружила, что найти кого-то, кто заботился бы о ней, оказалось очень сложно. Джинни настояла, чтобы мы отправились в путешествие, несмотря на то что могла умереть за то время, пока нас не было. Моя мама безостановочно думает о ней. Она приносит маленькую фигурку Богини, которую они привыкли держать на алтаре во время Лунных Кругов, во все священные места, которые мы посещаем. Она достает маленькую богиню и держит ее перед фризами, в кафе Диоген, перед колоннами, подчеркивающими храм Зевса на улице напротив нашего отеля, чтобы сделать для Джинни фотографии на свой телефон, а потом, когда мы вернемся, показать их ей и сказать: «Ты была с нами душой, в наших мыслях».

В музее Парфенона, около каменной плиты на первом этаже, горожанин благодарит жрицу, называя ее по имени, за огромную заботу, отдавая ей подношения для богини Афины. Этажом выше – дюжины статуй Коры, женщин, одетых в наряды жриц, держащих подношения: яблоки, гранаты и вино для Афины и остальных божеств, для которых по всему Акрополису возведены более маленькие храмы. Но в соответствии с текстом на стене, Коры – не жрицы, они – «женские фигуры». Когда Парфенон активно использовался, там были тысячи этих женщин, этих статуй, стоящих с широко раскрытыми, немигающими черными глазами по всей его территории, среди зарослей трав и оливковых деревьев; их мраморные глаза были нарисованы черным углем, их льняные одежды ярко сияли, окрашенные охрой, они улыбались, демонстрируя свои дары. Но опять-таки текст на стене говорит нам, что никто не знает, кем или чем были эти женщины. Когда, довольно редко, появлялись мужские фигуры, само собой, они идентифицировались как герои или священники. Но присутствие такого большого количества женщин в святом месте совершенно необъяснимо. Почему они вообще там были? «Возможно, – гадает текст на стене, – боги находили женскую фигуру угождающей».

– Мы должны это сделать, – говорит моя мать, ее голос повышается, когда она просительно жмет на кнопки тесного древнего лифта в нашем отеле. Он сопротивляется нашим требованиям. – Мы обязаны разобраться во всем этом. – Она снова косится на табличку, наполовину на английском, наполовину на греческом, предупреждающую нас не пользоваться лифтом во время