Форма воды - Гильермо Дель Торо

Элиза бросается вперед, к нему: он холодный и сухой, жабры трепещут по сторонам от шеи, шершавые, точно наждачная бумага.

Тридцать минут. Хоффстетлер предупреждал.

Есть аварийный выход, он ведет прямиком на проулок, она вытащит его туда, затем вверх по ступеням к безопасности. Она просто хочет еще несколько секунд провести, обнимая это красивое и печальное существо, которое в этом мире никогда не будет в безопасности.

13

Ее рука болит от повторения знака «больница».

Но Джайлс не хочет никуда идти, и она понимает отчего: врачи узнают рану от когтя, едва увидев, и есть предписания насчет контроля над животными; последуют визиты к мистеру Арзаняну, обыски в апартаментах, чтобы убедиться, что арендатор не завел опасного хищника.

А она, и Джайлс, оба они знают, что местные власти делают с опасными хищниками – их забирают у хозяев и усыпляют.

Так что Элиза капитулирует перед его непреклонностью и пытается помочь, как умеет, с помощью йода и бинтов. Джайлс шутит по поводу каждого шага, пытается показать, что вовсе не расстроен, но ее это не успокаивает.

Один из котов съеден. Рана, в которую могла попасть любая инфекция.

Джайлс не молод и не особенно крепок, и если что-то случится с ним, то это будет ее вина, ее и ее сердца, которое она не в силах обуздать. Но ее сердце сейчас тоже дикое животное, живое существо, которое придется запереть, если люди из ветеринарного контроля постучатся в дверь.

Элиза приглядывает за Джайлсом, убеждается, что он съедает до капли сваренный ей суп, когда из ванны доносится звук падающих на пол капель.

Они смотрят друг на друга.

Они оба уже поняли: существо может двигаться через воду, погружаться в нее и выходить из нее совершенно беззвучно, и это значит, он предупреждает их, что скоро появится.

Рука Джайлса сжимается на ложке, как на заточке, и это разбивает сердце Элизы. Все изменяется, и не к лучшему.

Существу требуется минута, чтобы выйти из ванной, он шагает медленно, склонив голову, жабры сложены и опущены, смертоносные когти прячутся за бедрами, украшенная плавниками спина согнута в кротком поклоне, и он прижимается плечом к стене, словно его держит одна из цепей Стрикланда.

Элиза уверена, что никогда за свою лишенную возраста жизнь существо не знало сожаления. Она поднимается, вытягивает руки, настолько же готовая принять его извинения, насколько она не желает принимать собственные.

Существо, боясь взглянуть на нее, сутуло топает мимо ее объятий, дрожит так сильно, что чешуйки отваливаются и падают на пол, где вспыхивают точно крохотные звезды, отражение созвездий на потолке кинотеатра. Он шаркает через комнату словно один из рабов Хамоса, чья спина иссечена кнутами, его голова опускается еще ниже, пока не оказывается на одном уровне с лицом сидящего за столом Джайлса.

Тот качает головой, вскидывает ладони.

– Пожалуйста, – говорит он. – Ты не сделал ничего дурного, мой мальчик.

Существо поднимает руки из-за спины, так медленно, что движение почти незаметно, но затем все десять когтей, наполовину утопленных в пальцы, обнимают бинты на руке Джайлса.

Тот смотрит на Элизу, та смотрит в ответ, не пряча смущения и надежды.

Они наблюдают, как существо поднимает руку Джайлса со стола нежно, словно ребенка, и подносит к собственному лицу. Несмотря на все его смирение, выглядит это не очень радостно, так, словно он намерен сожрать предплечье художника; наказанный ребенок, которого заставили очистить тарелку.

Но происходит нечто очень странное.

Из двойных челюстей существа появляется язык, куда более длинный и плоский, чем у человека, кончик его касается бинтов. Джайлс вроде бы открывает рот, но он слишком ошарашен, чтобы произнести хотя бы слово.

Элиза готова к ситуации ничуть не лучше, ее руки болтаются как плети, не в силах сложиться в знак.

Существо лижет предплечье Джайлса, одновременно вращая его, чтобы бинты целиком пропитались слюной. Они прилипают к коже, засохшая кровь вновь становится жидкой, и длинный язык убирает ее начисто.

Он опускает блистающую руку хозяина на колени, медленно наклоняется над Джайлсом и аккуратно, словно целуя, облизывает тому макушку.

Ритуал неожиданно заканчивается, художник ошеломленно моргает:

– Э… спасибо?

Существо не реагирует: для Элизы все выглядит так, словно ему слишком стыдно, чтобы двигаться. Но это был долгий день для того, кто чувствует комфорт только в воде: жабры и грудь начинают раздуваться.

Элиза хочет вымыть руку Джайлса, заново намазать йодом, намотать свежие бинты, но ей невыносима сама мысль оскорбить существо. Она делает шаг к нему, кладет руку на спину и аккуратно – намек, не требование – подталкивает его в сторону ванной.

Он покоряется, но двигается, спотыкаясь, задом, чтобы не прервать коленопреклоненного созерцания Джайлса. Она никогда не видела его таким неуклюжим, приходится даже тащить за руку, чтобы он мог пройти в дверной проем, и все равно могучее плечо ударяется о притолоку, и освежители воздуха на стенах подпрыгивают.

Она укладывает его в ванную.

Свет выключен, его лицо скользит под водой, сияние глаз чистое, беспримесное. Элиза разрывает взгляд, чтобы добавить соли, но ощущает, как он наблюдает за ней.

Она много раз чувствовала, как мужчины следили за ее движениями на улице или в автобусе.

Но тут все иначе. Это возбуждает.

Когда Элиза начинает помешивать воду, чтобы соль растворилась быстрее, их глаза встречаются, лишь на мгновение, но в эту секунду оба читают благодарность и восхищение.

Идея выглядит чужеродно. Она восхищает его.

Как это возможно, когда он сам – наиболее восхитительное существо во вселенной?

Ладонь Элизы больше не шевелится, замирает рядом с его лицом, совсем рядом… Маленькое движение, чтобы прикоснуться, и она его делает, поглаживает щеку. Гладкая. Она готова поклясться, что ученые не отметили этого в своих отчетах.

Они только пересчитали его зубы, когти и шипы.

Она ласкает его, ладонь скользит по шее, по плечу, и, видимо, потому, что он одной температуры с водой, Элиза не замечает, как его рука движется вверх по ее предплечью до момента, пока пальцы не касаются мягкой, нежной кожи на внутренней стороне плеча. Чешуйки его ладоней как лилипутские кинжалы, игриво колющие ее, а когти аккуратно касаются, без шансов на рану, путешествуют вверх по ее бицепсу, оставляя в кильватере белые полоски.

После того как она занималась раной Джайлса, Элиза переоделась в тонкую, как марля, рубаху, привезенную из Дома, и, когда рука существа соскальзывает ей на грудь, ткань намокает мгновенно, точно по волшебству. Сначала одна грудь, потом другая тяжелеет в объятиях прилипшего к коже одеяния.