Под псевдонимом Серж - Владимир Васильевич Каржавин

– Если честно, после 38-го года у меня к подобным заведениям больших симпатий не наблюдается. Что касается паночек, то для общений с ними есть другие места.

Из двора они вышли вовнутрь здания тюрьмы, прошли по узкому сырому коридору, минуя несколько решетчатых дверей и дежурных постов. Их сопровождал немолодой, сурового вида майор, очевидно, из тюремного начальства. У самой дальней камеры они остановились.

– Свободен, – скомандовал Ершов майору и, когда они остались вдвоём, предложил Балезину: – Глянь-ка в глазок. Как ты думаешь, кого ты там увидишь?

– Наверное, звезду гитлеровского кино Марику Рокк, – пошутил Алексей, но нагнулся и в глазок посмотрел.

Камера была обставлена на уровне гостиничного номера: шкаф с посудой; деревянная кровать – широкая, совсем не похожая на те железные, что стоят в обычных камерах привинченные к полу; стол с заварным чайником, чашками и тарелкой с бутербродами. Находящийся в камере человек медленно передвигался, опираясь на костыли. На нём был тёплый больничный халат, а правая нога, которую он держал слегка приподнятой, была в гипсе. Вот он, дойдя до оконной стенки камеры, повернулся, чтобы проделать обратный путь, и Алексей увидел его лицо…

– Что скажешь? – с оттенком торжества спросил Ершов, когда Балезин выпрямился и на полшага отошёл от дверей камеры.

– Он… чем-то похож на меня.

– Да не чем-то, а похож, как две капли воды. Он и возраста почти такого же, и роста. Сколько у тебя?

– Метр восемьдесят пять.

– И у него почти столько же. Да ты посмотри, внимательно посмотри на него ещё.

Балезин снова нагнулся и глянул в глазок: человек за дверью был удивительно похож на него.

– Кто он такой?

Фёдор тронул его за плечо:

– А вот об этом мы поговорим в другом месте.

* * *

– И давно ты здесь? – спросил Балезин, когда они расположились в кабинете Ершова в местном Управлении госбезопасности.

– Скоро третий месяц. Большая война закончилась, но для нас возникла новая война: война после войны, так сказать…И, если честно, – Ершов провёл ладонью по усталому лицу, – конца ей пока не видно. А местным товарищам помогать надо… не справляются.

– Что, серьёзно?

– Очень серьёзно. Кто такие бандеровцы, ты, надеюсь, слышал?

– Слышал немного.

– Ладно. Длинную лекцию читать тебе не буду, скажу только самое главное. Организация украинских националистов – проще назвать ОУН – зародилась не вчера, дата рождения у неё конкретная – 27 января 1929 года. Место рождения Вена, где состоялся их, националистов, конгресс. Но корни тянутся ещё дальше, к 1918 году, когда после распада Австро-Венгерской империи на территории Галиции была провозглашена Западно-Украинская народная республика, своего рода независимое государство. Слышал про такую?

– Нет, не слышал. Сам знаешь, где я в 18-м был.

– Просуществовала недолго. С одной стороны, мы, большевики, с другой – панская Польша. В общем, раздавили их, как и Киевскую центральную раду, с которой они пытались объединиться. Но раздавили не всех, многие из руководства бежали и обосновались во Франции, Австрии, Германии. И вот в 29-м создали эту самую ОУН. Врагом номер один для них стала Польша; главные методы борьбы – насилие, террор. После разгрома Польши в 1939-м на Западную Украину пришли мы. И вместо одного врага у оуновцев появился ещё один – советские или, как они нас именуют, – москали. После нападения Гитлера у них, казалось, наступил звёздный час. Мы Львов оставили 26 июня, и сразу же, ещё до немцев, в него вошли вооружённые отряды оуновцев во главе со своим вождём Степаном Бандерой. Что они тут творили… еврейские погромы, издевательства над поляками, в первую очередь над интеллигенцией. Выбрасывали из квартир, заставляли зубными щётками чистить тротуары. А потом за город, копать ямы для своих могил. Словом, чувствовали себя господами.

Фёдор налил в стакан воды из графина, выпил и продолжил:

– Быстро сформировали своё правительство, как в 18-м, только теперь с Бандерой во главе. Но немцы дали понять, кто здесь хозяин. Кого-то расстреляли, кого-то в концлагерь, как Бандеру и его подельника Стецько. И пришлось их братии идти к немцам на услужение, хотя смирились далеко не все: кое-кто ушёл в лес в партизаны. А теперь они партизанят против нас. Ваш поезд обстреляли? Да вам ещё повезло! Бывает, что целые эшелоны исчезают.

В это время в дверь постучали.

– Разрешите?

– Заходи, Ярослав Григорьевич.

В кабинет вошёл среднего роста молодой подполковник. Густая шевелюра его была абсолютно седая.

– Забирай, приготовил для тебя, – Ершов достал из ящика стола увесистую папку и протянул вошедшему, а когда тот вышел, негромко пояснил. – Вот тебе наглядный пример: подполковник Кульчицкий: 32 года, а, как видишь, весь седой. Он из местных. В родном селе отца председателем колхоза избрали, так на следующее утро его, мать, жену и дочь Ярослава нашли в своей хате убитыми. Но не пулями, их топором изрубили. В другом селе учителя школы четвертовали, а фронтовика, вернувшегося домой, разрезали пополам на лесопилке. Здесь, во Львове, каждый день убивают офицеров. Стреляют из-за угла, да ещё забирают документы и погоны срывают – для отчётности, так сказать. У-у, зверьё поганое, мать их…

– Ладно, хватит, – вступил в разговор Алексей. – С ними всё ясно. Ты скажи, чем я-то могу помочь?

Фёдор ответил не сразу, что-то соображал, прикидывал в уме; наконец, прищурившись, произнёс:

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь. Этот, которого мы видели в Бригидках и который похож на меня, шёл к кому-то на связь, но, к несчастью для себя и к счастью для нас, сломал ногу, возможно, при задержании. Птица он важная, не какой-то там рядовой бандит, возможно, иностранец, перешедший границу. Иначе, зачем его содержать в комфортных для тюрьмы условиях.

Ершов аж привстал:

– Ну ты, Балезин, телепат… а может, просто в юности шерлокхомсов начитался?

– Было дело. Но ты мне не дал сказать главное. А главное заключается в том, что я должен, как когда-то в далёком 19-м, сыграть роль подсадной утки, стать снова Сержем Дювалем. Так?

– Так. Только именоваться будешь не Сержем Дювалем, а Джозефом Россом.

– Россом, говоришь? Забавно… И что это за птица?

Лицо Фёдора стало серьёзным, даже суровым.

– Сначала не о птицах. Ты, надеюсь, не строишь иллюзий относительно наших бывших союзников. Сейчас декабрь 1945-го, а не апрель, когда мы с ними обнимались на Эльбе. Мы становимся врагами. Тут, как и с бандеровцами, начинается война после войны.

– Кому рассказываешь. Я семь месяцев после Победы работал в Германии и Австрии, и об этом знаю не хуже тебя.

– Очень хорошо, что знаешь. Продолжаю. Раз мы