Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

– Куда уж? – Мюллер обернулся. Их следы тускло фосфоресцировали в темноте коридора.

– Не знаю. Но все же… – Фон Лоос помолчал и добавил непонятно: – Пучина. Бездна.

Они действительно шли недолго.

Вскоре под ногами снова застучал камень. Генрих удивленно обернулся. Посмотрел вверх, на пол… Чистый камень. Булыжники подогнаны друг к другу плотно. Никаких следов белесой мерзости.

– Мы пришли, – сказал фон Лоос. – В непосредственной близости от них мха нет. Как и всего прочего…

– Чего прочего? – с подозрением спросил Генрих.

– Ну… – Барон неопределенно пожал плечами, его мысли сейчас занимало что-то другое. – Вы ведь слышали про пищевую цепочку?

– Безусловно… – Генрих почувствовал, как мурашки пробежали по его спине. – А скажите, Лоос, кто построил этот подвал? Эти коридоры?

– Черт его знает, – беспечно ответил барон. – Но местечко удобное.

Несколько минут он возился с ключами. Наконец скрипнули петли.

– Заходите… Только не ударьтесь о притолоку.

Генрих пригнулся и бочком пробрался в небольшую комнатенку с высоким потолком. Тут так же, как и около двери, не было никаких следов мха и сырости. Воздух был свеж, холоден. И запах… Так пахло в горах и в поле после грозы…

– Что за черт? – пробормотал Генрих.

В комнатенке ощутимо пахло озоном.

– У вас тут вентиляция?

– Вы с ума сошли? Как вы думаете организовать вентиляцию в этом подземелье? Нет, мой друг… – Факел освещал Лооса и какие-то ящики, расставленные около стен. Барон подошел к центральному. Снова зазвенел ключами. – Прошу…

Генрих пригляделся.

В свете факела это более всего напоминало череп на тонкой-тонкой ножке. У черепа была срезана верхушка так, чтобы образовалась чаша. Желая лучше рассмотреть предмет, Генрих щелкнул выключателем фонарика. Ничего не произошло. Еще раз.

Фон Лоос ухмыльнулся.

– Ничего не получится.

Генрих разобрал фонарь, проверил батареи, снова попытался включить, но нет…

– Полное радиомолчание. Никаких электрических соединений. Ничего. Батареи исправны. Лампочка тоже. Когда выберемся из этой комнаты, все снова включится. Но до этого момента… ничего. Зеботтендорф их разве что не облизал. Но не смог даже понять, из чего они сделаны…

– Ну-ка… – Генрих подвинул факел ближе к чаше.

Череп только на первый взгляд был человеческим. Совсем другой. Совсем.

– Что это? То есть… Я хочу сказать, кто это?

– Не знаю. Как видите, пропорции больше, некоторые формы совершенно иные. Мы даже пытались воссоздать голову… Ну, знаете, как восстанавливают динозавров по костям. Однако и с этим вышел конфуз.

– То есть? – Мюллер осторожно рассматривал чашу.

– Специалист сошел с ума.

– Вот как?

– Именно так. Просто сошел с ума. Его нашли тут, на полу. Весь обделался и мычал. Нажрался своего пластилина, которым хотел лепить голову.

– Может быть… мистификация, подделка?

– Мы нашли ее там, в пирамиде. То, что этот объект не был знаком современным ученым, – факт. Когда мы прорвались через эти заросли, мох… – Фон Лоос закашлялся. – Кстати, то, что растет за дверями, тоже… Не совсем растения. У нашего Доктора есть мнение, что это какой-то защитный механизм чаш.

– Их много?

– Четыре. Каждая сейчас находится в специальном контейнере из свинца. Если вытащить все четыре, начнется такое светопреставление… Но свинец каким-то образом помогает. По крайней мере, мох растет не так быстро. Когда мы все-таки вошли в помещение, то потеряли треть команды разом.

Фон Лоос осторожно взял чашу и спрятал ее в сейф. Генрих отметил, что руки барона мелко-мелко трясутся.

– Нам надо идти. Человеку очень трудно находиться около этих предметов. Очень… А я провел тут слишком много времени…

В кабинете было тепло. Однако фон Лоос накинул на плечи шерстяной плед и сел в кресло.

Генрих наблюдал за ним с некоторой тревогой. После подвала барон резко переменился в настроении. Стал молчалив, хмур, под глазами обозначились темные круги.

– Чего мне тут не хватает, Генрих, – наконец сказал фон Лоос, – так это настоящего камина. Знаете, как в замке. Большой камин, чтобы в нем пылали огромные дрова и можно было подойти и протянуть к огню руки. Согреться. Это придает уюта. И эта природа. Все эти пальмы… Мне не хватает суровости севера. Горы. Заснеженные вершины. Снег. Ели. Когда все закончится, я переберусь куда-нибудь… Куда-нибудь, где похолоднее. И можно жечь камин круглый год. Пить горячее вино…

– Вы не спали всю ночь, Лоос. Отдохните. – Генрих встал.

– Я не спал уже пятые сутки, Генрих. И не буду спать еще черт знает сколько. – Барон пожал плечами. – Не знаю почему. Спросите у Зеботтендорфа.

– А я пойду. После того, что вы показали мне, я чувствую себя не в своей тарелке.

– Понимаю.

Генрих подошел к дверям. Потом остановился и спросил:

– Скажите, Лоос, а вы не боитесь, что путч провалится?

Барон скрипуче засмеялся.

– Нет.

– Вы нарушаете декрет о публичных выступлениях и демонстрациях! Повторяю! – орет в четыре железные глотки фургончик, спрятавшийся за двойным полицейским кордоном. – Вы нарушаете декрет о публичных выступлениях и демонстрациях! Все собравшиеся на площади должны разойтись по своим домам. В противном случае будет применена сила!

– Работу и свободу! Работу и свободу! – неслось с площади. – Чили не пройдет!

Там, перед оцеплением, волновалось людское море.

– Работу и свободу! Работу и свободу!

Фургончик поперхнулся. Заглох.

Аугусто Рикас, старый и толстый, открыл дверь, выбрался наружу из прокуренной духоты.

– Черт знает что… – Он откашлялся, сплюнул на мостовую. Закурил. – Дурная работа.

– Радуйся, что такая есть, – ответил стоящий рядом лейтенант. – А то бы торчал вот там…

И он ткнул пальцем на площадь.

– Я вообще-то спортивный комментатор, – пожаловался Аугусто.

– Да? – Лейтенант оскалился. – Много ты матчей видел в последнее время?

– Нет. – Рикас покачал головой и снова прочистил горло. – Душно там… Чего они хотят?

– А то ты не слышишь? Работы хотят и свободы. Можно подумать, их кто-то держит… Требования какие-то передали.

– Требования?

– Ну да. Бумажки.

– И что?

Лейтенант косо посмотрел на Аугусто и ответил чуть презрительно: