Моя чужая дочь - Сэм Хайес
Шрифт:
Интервал:
Я зарываюсь лицом в детские вещи, словно решила устроиться в люльке вместо младенца. И засыпаю. Мне снится, как тот, из бара, нашел Наташу, и я просыпаюсь в холодном поту, с болью в свернутой шее. Снаружи звякает бутылками молочник. Я провела на полу в гостиной всю ночь.
Нужно чем-то занять себя. Ночью я смяла вещички для ребенка Сары, и даже плетеный бортик корзинки погнулся. Я привожу все в порядок, отношу наверх и прячу в комод, который разрисовала зайчиками и цветочками, точь-в-точь как на стенах.
Думаю о Саре с ее малышом. Мне больно представлять, как она уродует в гримасе свое прелестное лицо, как корчится в муках, а акушерка кричит, чтобы тужилась, тужилась, нет, довольно тужиться, сейчас дышать, дышать.
Я долго жду Сару, но она все не идет показать мне своего малыша и попробовать кексы. Нужно ее найти. Надеваю сандалии, пятерней приглаживаю волосы. Плевать, что не причесана, что вчерашняя косметика размазана, вокруг глаз черные круги, а на щеках потеки туши. Малышу все равно, как выглядит его мамочка. Ему нужна любовь, молоко, тепло.
Иду в парк. Похоже, в этом мире у каждого есть ребенок. Вокруг меня мамы, папы, дедушки и бабушки — толкают перед собой коляски, или ведут карапуза за ручку, или кружат на карусели. Хороший сегодня денек для прогулок в парке.
Я сажусь на скамейку и смотрю, как играют чумазые старшие братцы и карамельно-розовые сестрички всех этих малышей. Ага! Качели освободились, и я качаюсь, качаюсь, взлетаю под самые облака. Может, оттуда замечу Сару — младенцу ведь нужен свежий воздух. Ветер холодит мне лицо, солнце слепит глаза. Я щурюсь и смеюсь.
И замечаю Сару. Кажется, это она переходит дорогу к парку. А потом… Могу поклясться, я вижу этого Найта из «Оленьей головы».
Он хохочет и показывает Саре, как я взлетаю на качелях.
Могу предсказать вам будущее! — кричу я молча. Он не слышит. И никто не слышит.
Могу предсказать вам и свое будущее! Могу, но не стану. Качели летят вниз и снова вверх, и Найта с Сарой уже нет.
Спрыгнув, я возвращаюсь к скамейке. Мое место заняла женщина, но она улыбается и пододвигается, чтобы я тоже могла сесть. Она пропахла жареной картошкой и дешевыми сигаретами; чумазый пацаненок дергает ее за рукав и канючит, пока она укладывает в коляску младенца. Коляска явно помнит не одного ребенка — она старая, унылого серого цвета, с засаленными краями и в пятнах от молока или отрыжки. У капризного мальчонки шнурки развязаны, коленки разбиты, и он сдирает засохшую корку.
— Прекрати, Натан, черт бы тебя побрал!
Женщина смотрит на меня и вздыхает устало. Она страшно худая и измотанная. Они с коляской похожи. Младенец обиженно вопит — не понравилось, что уложили. Его маме хочется капельку сочувствия.
— Тяжело с ним? — Мне пришлось как следует откашляться, ведь я со вчерашнего вечера не открывала рта.
— Чё ж хотите — два года. Хужее не бывает.
Птица чирикает прямо у нас над головами, и мы обе невольно вскидываем глаза.
— Полный комплект? — спрашиваю я. На младенце в коляске все розовое — похоже, девочка.
— Хорошо б, коли так. У меня ж еще трое. В садике и в школе. — Она вынимает пачку сигарет из сложенного верха коляски, закуривает и выдыхает дым прямо на младенца. — Детки-то есть?
Натан злобно пинает колесо, и младенец снова заходится в крике.
— Нет, — отвечаю я.
Мать дубасит старшего, а я смотрю, как малютка сучит ножками внутри тонкого розового спальничка, и думаю о том, что однажды по этим ножкам тоже съездит материна ладонь.
— Хочу пи-пи! — Натан приплясывает, зажимая пах то одной рукой, то другой. Щеки у него горят, а на шортах, я вижу, расползается мокрое пятно.
— Да что за черт, Нат! Ты ж только что ходил. — Она близоруко щурится в сторону туалета по ту сторону игровой площадки. — Иди за дерево, а то пока я Джо-Джо из коляски вытащу…
Натан мотает головой, мычит и хватается за попу. Мальчонка уже красный как рак, долго ему не удержать все, что просится наружу. Мать дергает его за руку, впивается ногтями в детскую кожу, а мне кажется — прямо в мое сердце.
— Давайте помогу, — предлагаю я.
Женщина так и замирает на полусогнутых ногах, приподнявшись со скамейки. Смотрит на извивающегося сына, потом на Джо-Джо.
— Приглядите за ней? Я мигом. — Она выплевывает горящую сигарету, и та исходит дымом под коляской.
— Да-да, конечно!
Моя ладонь уже лежит на ручке, легонько покачивая коляску. Вопли Джо-Джо заметно стихают, сменяясь удивленными всхлипами, словно малышку никогда не укачивали. Ее мать тащит Натана через площадку и скрывается в низеньком здании с бетонными стенами в разноцветных граффити.
— Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…
Я склоняюсь над Джо-Джо, она умолкает, беззубо улыбается. Сунув кулачок в рот, запрокидывает голову, и я вижу катышки грязи в складке пухлой шейки. Я протягиваю руки и подхватываю малютку под мышки. Качнув головкой, Джо-Джо недоверчиво таращится на меня. А я бросаю взгляд в сторону туалета.
Она сказала — мигом.
Джо-Джо пахнет кислым молоком, отрыжкой и мочой. Подгузник малютки насквозь промок.
— Да нашу красавицу надо переодеть!
Я встаю. Мои ноги больше мне не принадлежат. Я слышу крик Наташи. Никто не обращает на меня внимания. Джо-Джо пускает белую слюну мне на воротник и присасывается к кулачку. Снова крик Наташи. Она плачет и плачет, пока я всматриваюсь в здание позади площадки. Солнце брызжет на нас сквозь листву деревьев, и трава от него в крапинку. Я растираю подошвой дымящийся окурок, Наташа кричит все громче, и я убегаю от ее плача. Прижав к груди изумленную Джо-Джо, я несусь через площадку и прочь из парка.
Руби тянула уже вторую чашку шоколада, и в другой ситуации Роберт непременно пошутил бы насчет ее молочно-коричневых усов. Но сейчас он и дышать боялся — вдруг его девочка рассыплется на кусочки или растает в воздухе.
— Так мама в Брайтоне? — не в первый раз спросил он. Можно было бы и догадаться.
Руби кивнула.
— А ты приехала на вокзал в час ночи?
Еще один кивок. Черные, давно немытые волосы неопрятными прядями качнулись вдоль лица.
— И куда же исчез целый час? Что ты делала?
Руби поднялась, повернула кран и сунула чашку под холодную воду.
— Так… Сидела. Думала. Все такое, короче. — Она опять съежилась на стуле. — Позвонила Арту.
— Все такое?! На лондонском вокзале, после полуночи, — все такое?! (Страшно даже подумать, что могло случиться с ребенком.) Мама хоть представляет, как я за вас переживал? (Ну очень мягко сказано.) А теперь и она волнуется. За тебя.
— Я оставила записку у Бакстера, — бесцветным тоном сообщила Руби.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!