Королевский выкуп. Последний рубеж - Шэрон Кей Пенман

кровь Христова ведет к спасению. Так почему же кровь женщины считается нечистой? И если мужское семя оскверняет женщину, почему ей не требуется проходить через ритуал воцерковления каждый раз после того, как она разделит ложе с мужем? Зачем наказывать за то, что она привела еще одну христианскую душу в этот мир? И почему мужское семя не оскверняет мужчину, а только принявшую его женщину? Попытки обсуждать эти вопросы не добавили ему любви местных епископов, обвинивших его в насмешках над Господом. Раймунд привел их в ярость, неосторожно заявив, что они говорят точь-в-точь как катары, считающие любые плотские связи грехом. Его отец тоже разгневался: старый граф полагал, что такие неортодоксальные взгляды следует держать при себе. Но поскольку в юности ему приходилось следовать этому отцовскому совету слишком часто, то достигнув зрелости, Раймунд наслаждался тем, что открыто высказывал свое мнение, и если оно злило напыщенных глупцов, тем лучше.

Теперь его протест против воцерковления приобрел личный характер, поскольку Джоанне не позволят присутствовать при крещении сына. Младенцев крестили как можно быстрее, чтобы их души могли быть спасены при внезапной болезни и смерти.

– Я подумал, – сказал он, – что если крестить маленького Раймунда в замковой часовне, ты тоже сможешь присутствовать.

Предложение застало Джоанну врасплох. Она уже знала, что ее новый муж преуспел в подобных провокациях, и порой признавалась самой себе, что это бесшабашное обаяние ее и привлекало. Но решила, что станет оберегать его от опрометчивых поступков, и потому сдержанно ответила:

– Это очень мило с твоей стороны, Раймунд, но потом мне придется сидеть на хлебе и воде в наказание за то, что я вошла в дом Господень раньше, чем очистилась. Конечно, мне бы хотелось сбросить набранный во время беременности вес, но такая диета мне не по душе, и поэтому я просто поручу тебе дать мне полный отчет о церемонии.

Раймунд показал, что понимает ее не хуже, чем она его, заметив лукаво:

– Если собираешься держать меня подальше от такой соблазнительной дороги в преисподнюю, тебе придется посвятить этому всю жизнь, любовь моя.

Джоанна рассмеялась, нисколько не сомневаясь, что у нее получится. В это июльское утро первого дня жизни их сына она ощущала спокойную уверенность в том, что нет ничего невозможного, и их будущее будет так же благословенно, как и настоящее.

* * *

О планах мужа Беренгария, как обычно, узнала в последний момент, когда он уже возвращался в Руан из кампании в Берри. То было краткое сообщение, где Ричард предлагал ей встретить его в Ле-Мане. Одолев пятьдесят миль и проведя два дня в пути, молодая королева добралась из Бофор-ан-Валле до маленького прибрежного городка. Дело было неделю спустя после праздника Успения Пресвятой Девы. Она обнаружила, что могла бы и не спешить, поскольку Ричард еще не приехал. Прошло еще три дня, прежде чем ликование на городских улицах возвестило о прибытии государя. У Беренгарии не было времени переодеться в нарядное платье и нашлась всего пара минут на то, чтобы посмотреться в зеркало, но она решила, что будет ждать Ричарда во дворе замка и окажет ему и его людям достойный прием.

Короля сопровождали конвой из придворных рыцарей, Вильгельм Маршал со своими рыцарями и Меркадье с отрядом рутье, поэтому нужно было отдать распоряжения, чтобы разместить большинство из них в замке. Следующие несколько часов выдались для Беренгарии беспокойными – следовало оказать должное гостеприимство и позаботиться об ужине для знатных соратников Ричарда. Ее беспокоило, что в их число включили и Меркадье. Несмотря на то, что теперь тот стал лордом Бейнаком, Беренгария была убеждена, что наемник давно продал душу дьяволу, но понимала, что лучше не спорить.

Трапеза проходила весело, поскольку ее придворные рыцари жаждали услышать известия о войне Ричарда в Берри, а Львиное Сердце был всегда рад похвастаться своими военными подвигами. Краткая вылазка на юг получилась весьма успешной – он отнял у французского короля грозную крепость Вьерзон и еще девять замков, и рассказ об этом преобладал над прочими застольными разговорами. Только когда слуги принялись собирать остатки еды, чтобы отдать беднякам, и гости разбились на небольшие группы, Беренгария, наконец, смогла поговорить с мужем.

После того, как они обменялись любезностями, которые казались ей неуместными между женой и мужем, Ричард вежливо поинтересовался ремонтом их дома в Торе. Беренгария заверила, что все идет замечательно, хотя и потеряла интерес к этой затее, когда поняла, что они никогда не будут жить там вместе.

– Хорошо. Ты должна мне как-нибудь все показать, – уклончиво сказал он. – Думаю, ты знаешь про сына Джоанны? – Беренгария кивнула и улыбнулась, и Ричард вопросительно взглянул на нее: – Удивлен, что ты не поехала в Бокер вместе с матерью к родам Джоанны.

В его голосе прозвучала не укоризна, скорее удивление – таким тоном мужчины нередко говорят о непостижимых поступках женщин. Но Беренгария вспыхнула и больше не встречалась с ним взглядом.

– Я… я была нездорова, – солгала она.

Она ужасно стыдилась того, что не присутствовала при рождении ребенка Джоанны. И дело не в том, что испанка завидовала Джоанне или считала ее недостойной удачи и благополучия. Она любила Джоанну и желала ей счастья, но не хотела ехать в Тулузу в компании женщины, узурпировавшей ее законное место, а потом от необходимости наблюдать, как Джоанна подарит своему новому мужу сына или дочь, чего сама Беренгария не сумела. Однако теперь она не могла простить себе этой слабости и старалась хоть как-нибудь оправдаться. Ожидая, что разговор выйдет очень неловким, молодая женщина предложила Ричарду побеседовать наедине.

Она чувствовала, что Ричард постоянно насторожен, и когда он предложил ей руку, чтобы сопроводить в большой зал, ощутила напряжение его крепких мышц. И все-таки к тому, что произошло, когда они вошли в сад, Беренгария оказалась не готова. Августовское солнце поднялось высоко, жар бил в лицо, напоминая ей об Утремере, который теперь казался ей частью жизни какой-то другой женщины. Здесь их никто не мог слышать, и она указала на тенистую решетчатую беседку, предлагая присесть.

Вместо того чтобы идти за ней, Ричард остановился. Глаза сузились и потемнели, как штормовое небо, и сама поза – руки скрещены на груди, ноги широко расставлены – выглядела вызывающе.

– Если ты собралась попрекать меня жестоким обращением с «божьим