Охота на охотников - Валерий Поволяев

- В родное учебное заведение. Высшее, между прочим.

- Никуда ты не пойдешь. Я тебя из квартиры не выпущу.

Майя нерешительно глянула на Каукалова: если честно, ей не хотелось идти в свою Плешку - от очередной порции знаний опять будет сводить скулы и начнутся колики в животе - слишком уж скучное это дело - выслушивать прописные истины, а на опостылевшие лица однокурсников уже совершенно не было сил смотреть... А тут ещё Катька не подает никаких признаков жизни, дрыхнет без задних ног, и Майя искренне позавидовала ей.

- Неужто не выпустишь? - тихо, с плохо скрытой надеждой, спросила Майя.

- Не выпущу.

- Неужто?

- Ужто! Неужто, помноженное на неужто, дает ужто. Ужто не выпущу? Не выпущу! - Каукалов, довольный собственным каламбуром, рассмеялся. Он пребывал в хорошем настроении.

Майя осталась у Каукалова на весь день. Лишь позвонила домой:

- Мамулька, не тревожься, я застряла у Катьки, вместе готовимся к трудному коллоквиуму по анализу современного бизнеса. Да, очень трудный коллоквиум. Ты что, не веришь, что я у Катьки? Катька, подтверди, - Майя решительно растолкала безмятежно дрыхнувшую Катьку, сунула ей под нос телефонную трубку: - Ну-ка, подтверди моей любимой мамульке, что я нахожусь у тебя!

Катя протерла глаза, потрясла головой, освобождаясь от сонной одури, и подтвердила - голос её был нежным, невинным, просящим, человеку, обладающему таким голосом, невозможно было не поверить...

- Фира Марковна, родненькая, грызем с Маечкой гранит науки с таким упорством, что света белого не видим, - сказала она, - у нас тут неурочные зачеты... И вообще, нам такое устроили, что...

- Еще - коллоквиумы, - толкнула её в бок Майя, - мамулька хорошо знает, чем зачет отличается от коллоквиума.

- Еще - коллоквиумы, - послушно повторила за подружкой Катя, что-то выслушала в ответ и сказала: - Зачет и коллоквиум - это в принципе одно и то же, Фира Марковна, - голос Кати сделался воркующим, - разница только в том, что зачет ставится в зачетную книжку, а коллоквиум - в ведомость. Но попробуйте, Фира Марковна, получить стипендию или перейти на следующий курс, если не сдан хотя бы один коллоквиум - ничего не выйдет. Ни красивые глаза не помогут, ни длинные ноги.

Когда Катя повесила трубку, Майя, крутившаяся у зеркала, радостно хлопнула ладонью о ладонь.

- Молодец, Катюшка! Очень убедительно впарила моей мамашке мозги. Покосилась на Каукалова. - Еда у тебя есть?

- Полный холодильник.

- А выпивка?

- Тоже - полный холодильник.

- Порядок! - Майя походила по квартире, выглянула в окно, увидела на скамейке напротив подъезда грузного дядечку в дубленке с очень широкими плечами, в барашковом пирожке-шапке, под Горбачева, и красным лицом, - явно пенсионер, проживающий в этом доме. Вышел подышать свежим воздухом. Чувствует себя хорошо... Свежий воздух для него гораздо важнее всего остального - пенсионер даже не боится колючего, разрисовавшего углы окон мороза.

Но это был не пенсионер. Это был Игорь Сандыбаев.

Майя зябко передернула плечами: на улице все-таки было холодно. И как только этот пенсионер не боится чего-нибудь себе обморозить? Майя вернулась к тахте, на которой лежал Каукалов, улыбаясь чему-то загадочно и одновременно хищно, повалилась всем телом на Каукалова. Только тахта застонала под двумя молодыми телами.

Они с Катей застряли у Каукалова до следующего дня.

Утро выдалось сказочным, будто родилось из пушкинских стихов или лучших строчек Блока, - ясное, хотя и без солнца, со звенящим серебристым воздухом и тонкими, обмахренными седым снегом ветками деревьев - все радовало глаз своей неземной красотой.

Может быть, поэтому задохнувшаяся от острого морозного воздуха и сказочной красоты заснеженного двора Майя, выйдя из дома, не обратила внимания на пенсионера в пирожке, который на этот раз оккупировал не скамеечку, а несколько деревянных дощечек, отодранных от фруктового ящика и положенных на каменный парапет. Настроение у Майи было приподнятое Каукалов выдал ей на карманные расходы сто долларов, и она, возбужденная, радостная, на ходу звонко взвизгнула, ощущая себя частью этого дивного серебряного утра, понеслась по узкому снеговому тротуарчику со двора прочь.

Пенсионер, неожиданно оказавшись очень проворным, стремительно поднялся с дощечек, заскользил быстрым бесшумным шагом за Майей вслед.

Он настиг её через пять минут в коротком безлюдном проулке, - в этих рабочих домах люди поутру в квартирах не засиживались, они затемно уезжали на заводы, в цеха, где трудились, и хотя многие из них не получали денег за свою работу, все равно трудились - брала верх вековая привычка, выработанная не только ими самими, - их отцами, их дедами, всеми прошлыми поколениями, - так что тому, что произошло в то утро в коротком, словно вороний след, пахнущем мазутом проулке, не оказалось свидетелей.

- Девушка! - окликнул Майю Сандыбаев. - Это случайно не вы обронили? По-моему, вы!

Майя оглянулась, - Сандыбаев держал в правой руке рыженькую, призывно посвечивающую радостным огоньком сережку. Майя остановилась, по лицу её пробежала расстроенная тень: не так уж много было у Майи "рыжья" - золотых украшений, чтобы ещё их и терять, схватила себя за одно ухо, потом за другое - сережки оказались на месте, нервно улыбнулась, глянула вопросительно на огромного человека, державшего в коротких толстых пальцах золотое ядрышко, и в ту же секунду испуганно вздрогнула.

Собственно, на этого человека без содрогания смотреть было нельзя. На шее у него бугрился страшный, лоснящийся, кровянисто-красный свежий шрам.

У Майи невольно мелькнула мысль, что этому человеку отрезали голову, дали немного стечь крови, а потом голову нахлобучили на шею снова. Она передернулась всем телом, отметила также, что где-то уже видела этого здоровяка, но память ей ничего не подсказала, да и поздно уже было что-то подсказывать... Здоровяк поднес сережку к её лицу, сделал короткое завораживающее движение. Майя почувствовала, как здоровяк ухватил её одной рукой за плечи, другой за голову, одновременно закрывая пальцами рот, не давая крику выхлестнуться наружу, и в ту же секунду сделал резкое движение, сворачивая ей голову набок.

Последнее, что Майя услышала, был хруст собственных костей в шейных позвонках, потом её ослепило яркой парализующей болью, но свет этот, болевой, оглушающий, горел недолго - в следующий миг она провалилась в темноту.

У неё сами по себе, безвольно, судорожно задергались ноги, заскребли каблуками по снегу, из рук вывалилась сумка, раскрылась на лету, и из неё зелененькой проворной птичкой вымахнула стодолларовая бумажка, прилепилась к твердому снежному застругу, гребнем вставшему на закраине пешеходной дорожки.

Здоровяк аккуратно опустил дергающуюся, хрипящую Майю на снег, проворно отпрянул от струйки крови, фонтанчиком выбрызнувшей у неё изо рта, подхватил купюру со снега и положил себе в карман. Потом, не оглядываясь, проворно побежал по проулку к щитам, огораживающим какую-то водопроводную яму, и исчез за ними.