Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

с рыбой. Настя её не любит, — примирительно сказал Леон, отводя разговор от Насти, открывая дверь и пропуская Ларика вперед себя. Не торопясь, Леон достал кружки для чая, пакет с бутербродами, разлил заварку и кипяток по стаканам.

— Пей, сахар вот, — Леон пододвинул к Ларику вазочку с кусочками рафинада.

— Ты о чём хотел поговорить? — Ларик был, как сжатая пружина. В последнее время в присутствии Леона он безотчетно становился груб и резок.

— Ну, я сразу тебе скажу, что разговор этот я не из лучших побуждений затеял, а из-за того, что невольно подставил тебя. Честное слово, я не хотел. Даже не предполагал.

— Ты о чём, Леон?

— Об Ольге. Ты у неё дома ещё не был?

— Нет. А тебе какая разница?

— Мне вообще это по барабану. Просто послушай совета. Постарайся там не оказаться. Это опасно, — Леон, помешивая ложечкой чай, усмехнулся, — понимаешь, она женщина… ну как бы это сказать… определённого воспитания. К сожалению… Может это не столько её вина, сколько беда… Она — человек номенклатуры. Это особый разряд людей. Каждого человека, который так или иначе, попадает в их орбиту, или встроят в свой механизм, сделав своим, или выкинут. «Не свои» там не нужны. Чужие опасны. Всему механизму опасны. В номенклатуре существуют свои незыблемые правила, незыблемое соподчинение, исполнение и всяческое проявление верноподданности. Это другой мир. Можно ли от него не пострадать и незаметно удалиться? Можно, если кое-что в этом понимаешь и имеешь собачье терпение. Или цель, как у меня с назначением твоим было. Я тогда себе цель поставил, захотелось поблажить. Поблажил. А тебя подставил. Кто ж думать мог, что она на пацана западет.

— На какого пацана? — Ларик, поставил кружку с чаем и, не мигая, смотрел на Леона.

— На тебя. На какого же ещё тут смотреть? Она тебя нашла, в свет выпустила, ты её выкормыш, ты её достояние сейчас. Ну, так там у них считается в таких случаях. Она от тебя ждёт своей порции успеха и признания. Глаза её видел, когда она на тебя смотрит?

— Ну, видел. И что?

— Я думаю, что в её голове напротив твоего имени и фамилии большой долг записан. И даже могу предположить, что от тебя потребуют его вернуть, так или иначе. В их системе долги принято отдавать и желательно сторицей, чтобы так сказать, «предвосхитить…» Я думаю, что тебе не надо объяснять, что может возжелать одинокая, никогда не любившая и никем никогда не любимая женщина, когда мимо неё на всей скорости мчится четвертый, нет, пятый уже десяток лет. Честно говоря, я признаю, что я мерзавец в данном случае, и я честно не думал, что так легко выпаду на ходу поезда и даже коленки не расшибу. А потом понял, в чём дело, когда увидел, как она на тебя смотрит, — Леон отошел к окну.

— А х*ли ж ты такую возможность упустил, Леон? Само шло в руки. Катался бы, как сыр в масле сейчас, а не в занюханном сельском клубе вечера коротал? — Ларик явно «нарывался».

— А она не в моём вкусе. Совершенно. Ну, помог ей в трудную минуту, ну и всё. Она мне помогла. Честные торговые отношения. Я отработал. А ты не сможешь.

— Это почему это?

— Потому что ты слишком молодой и горячий. У тебя на лбу всё написано, крупными буквами. Всё, что чувствуешь сей час — как на ладони написано.

— Ну и что я сейчас чувствую, Леон?

— Что? Да очень просто. Не веришь ни одному моему слову, думаешь, что я с ней пролошарился в чём-то. Даже предполагаешь, что я, как мужик, не того… не сумел к ней подход найти… Сумел. Там всё типично для таких одиночек номенклатурных. Ну и из-за Насти на меня бесишься. А зря, — Леон это говорил спокойно, глядя в сумеречную мглу за окном, наступавшую теперь всё позже и позже.

— Почему это зря? Ты же старый му*ак ей голову морочишь. Она же сопля совсем, ничерта в жизни не понимает ещё.

— Всё она понимает. И гораздо лучше тебя, между прочим. И если бы не мои личные обстоятельства, давно бы она была моей женой. И только вы её тут все и видели бы. Это единственная женщина на свете, ради которой я пойду на всё… На всё… Кроме её несчастья, — Леон как-то сгорбился, тихо выдавив это из себя, закрыв лоб ладонью.

Такого откровенного выпада Ларик не ожидал совершенно, не сразу и нашелся:

— Какие ещё обстоятельства? Какое несчастье? Ты мне мозги пытаешься запудрить что ли?

— Нет, — Леон кашлянул, сглатывая комок в горле. — Есть обстоятельства, пока непреодолимые. Но жизнь разные фортели выкидывает. Вдруг мне повезёт второй раз? Я не хочу об этом говорить, по крайней мере с тобой, — точно не хочу. Поживём, увидим. Но поверь мне, Ольга Павловна — девушка не простая, вся заноменклатуренная, и у неё на тебя есть виды. Причём не удивлюсь, если она тебя и перепродаст кому-нибудь, как говорится через два х*я налево.

— Как это перепродаст? Я тебе не верю, — Ларик встал, отодвинув кружку.

— Да я и не заставляю тебя верить мне. Просто будь внимательней и осторожней. Слишком ты вкусной конфеткой оказался. Я не рассчитал малость.

— Спасибо, конечно. Только, ты слишком много на себя берешь. Причём тут твой расчёт какой-то?

— Не расчёт. Обещал я одному человеку сделать что-нибудь хорошее для этого села, по которому мы в детстве вместе бегали. Вот и думал я тут думал и замахнулся на нормальный добротный сельский клуб, на хор, на мебель эту, на кружки, на библиотеку, детскую хотя бы, и на тебя, получается, замахнулся. А ты молодчина! Показал всем. Молодец, я тобой… честно… восхищаюсь! И даже преклоняюсь, у тебя есть талант. За тобой идут. Потому и остерегаю — гадюка она, Ольга Павловна. Глаза у неё ласковые, как у очковой змеи. Если что не по ней — плюнет — и в глаз попадёт! Не промахнется! Ну, а, если ты эту суку всё-таки подпустишь к себе, — держи на привязи. Иначе она взгромоздится на твою кровать со своей конурой, и из своей конуры будет рычать. Осторожно с такими. Это опасный вирус. Ну, бывай, поработать мне тут ещё надо.

— Слышь, Леон? А что, других женщин в мире нет, кроме Насти? На ней свет, что ли, клином тебе сошелся?

— Сошелся. Других нет, — Леон явно обрывал разговор о Насте.

— Да их вон сколько! Толпами бродят, и за тебя любая рада будет выскочить. Это же ясно, как день.