Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

— Я ценю всё: свою карьеру, которую я, кстати сама выстроила, положение и возможности, которыми кстати, ты очень даже неплохо воспользовался лично, квартира, должность, и свою власть я тоже ценю…

— Власть?! Над кем или чем? — Леон всё так же странно улыбался, вытирая руки от масла дорогим махровым полотенцем.

— Надо всеми, кто приходит к нам, пороги обивает со всякими там просьбами: дайте то, дайте это. Всё им дайте. Пусть вот попробуют, как я. Там прогнись, тут заткнись — и так, пока не пройдёшь все круги ада подчинённого человечка, если вытерпишь, и пока не заберёшься на вершинку какую-нибудь, спихнув оттуда кого-нибудь или кто-то тебя туда подсадит, если сумела услужить. Недёшево это всё стоит, между прочим.

— А зачем?

— А зачем вот ты, например, ко мне пришёл? А?!

— Это был самый короткий, хотя и не безупречный с моральной точки зрения, путь достижения цели.

— Какой цели? Ты у цели, вообще-то уже, Лёня.

— Да нет пока. Не достиг я ещё того удовольствия, к которому стремился. Но, думаю, дальше само будет уже жить.

— Само? Как это? Нас двое, по крайней мере участвуют в получении удовольствия. И в конце концов, какая разница, как получать удовольствие? Главное получить, — уже растеряно настаивала она, очень ценившая то, что она от него получила, некогда.

— Большая. Просто огромная. И удовольствие мы получаем в зависимости от нашего воспитания, чувственности, глубин эмоций. Оно может быть необъятным и глубоким, а может быть … так себе. Обычненьким в подавляющем большинстве случаев, рутинно проходящим и не приносящим даров.

А в нашем с тобой случае просто нажраться каши, несолёной, несладкой и без масла может только очень голодный, жадный или… свинья, например. Ей всё равно потому что. Но мы же иногда способны быть и людьми, даже в самой паршивой, неоправданно самонадеянной ситуации? Не так ли, госпожа власть?

В этот раз Ольге Павловне издевательская усмешка уже не чудилась. Она была.

И отношения их после того разговора сразу стали более, чем очень прохладными. Пока очень скоро и совсем не остыли, не выветрились, как неприятный запах на свежем ветру. Он даже и не пытался что-то изменить, вернуть. Леону с ней явно было неприятно и скучно. Она не понимала: «Почему он такой? Чего ему со мной не хватает? Всё есть: положение, квартира в самом центре, есть возможность так устроиться, что у всех слюнки потекут. Нет! Ему, видишь ли, эмоции какие-то особые подавай! Ну и пусть любуется на ту… «чистейшей прелести чистейший образец». Без роду, без племени, — деревенская простушка».

Ольге надо было разрубить Гордиев узел. И она его разрубила, отстранив Леона от обязательных посещений концертов и смотров, которые в огромном количестве организовывались перед столетием Великого Вождя всех пролетарских народов. И с некоторой обидой отметила про себя, что Леон совершенно не расстроен. Даже более того: он, похоже, был рад этому и доволен.

Дни летели, как сумасшедшие, хотя сами по себе, каждый из этих дней, казался Ларику более длинными, чем раньше.

Так всегда бывает, время течёт в зависимости от самих людей. Чем больше они делают, тем охотнее оно растягивается под грузом дел, но проходит это незаметно. И только потом люди начинают понимать, как оно расширилось, когда им это надо было позарез.

Домой Ларик приходил уставший, для постоянных разъездов им окончательно выделили автобус «курганец», его как раз хватало, чтобы разместиться нормально с костюмами. Пятаков сначала ругался матом на постоянные отъезды мужиков, особенно с приближением посевной, потом смирился. Леон подсказал, как из этого выгоду получать. И теперь на каждый концерт к какому-нибудь высокому начальнику у Ларика в кармане лежал приготовленный листочек со списком, без чего совхозу «Пыталовскому» будет полный «кирдык», вместе с хором. Это был шантаж чистейшей воды, но шантаж весёлый. Веселиться все любят. Веселились. А Пятаков, получив вместо плитки кафельной, плитки электрические плитки, чертыхался, но не отказывался, а список очередной переделывал. Писал уже без сокращений. В общем, все были довольны.

Настя беспомощно и тревожно наблюдала, как меняется Ларик. Он стал чересчур торопливый, с домашними разговаривал мало, зато стал отдавать бабушкам больше денег. Говорил, что премии им постоянно выписывают, почти за каждый концерт. Заготовили дров, купили сено сразу, поскольку теперь Ларику всем этим заниматься было уже некогда. Клеёнку новую на стол прикупили, а старую перед крыльцом постелили с половичком, всё сору и грязи меньше заносится. Здесь ничего не выбрасывалось, и всему находилось нужное применение.

На Настины походы к Леону Ларик, казалось, смотрел сквозь пальцы. «Ординарец» Окороков молча доносил до калитки сумку с книгами и уходил обратно, не удостаивая никого из домашних вниманием, как сердитый робот.

Настя радостно щебетала о том, как ей повезло с библиотекой, Леона. Бабушки задумчиво кивали головами и стали молчаливыми.

— Настюшка, — спросила её Пелагея однажды, когда они остались вдвоём в кухне, — а ты случаем, не собралась ли замуж за Леона-то Сергеича?

— Ой, ну что Вы, бабулечка. Просто он очень хороший человек. Он на моего папу очень похож, такой же. Добрый и умный. И очень интересный.

— Чем интересный-то?

— Он очень много знает. И у него какая-то жизнь полная тайн. Никогда не говорит, как он сюда попал? Где жил? Чем занимался раньше? Отшучивается и очень смешно отшучивается. И спрашивать больше не хочется.

— А про жену свою тоже не говорил?

— Про жену?!

— Да. У него же жена была. Они тут последний раз жили, поди года три-четыре тому, как. Недолго жили. С полгода, а то и меньше того… Да, мало совсем. И он, и она тут родственников имели раньше. Давно только. Я его бабушку хорошо знала когда-то. Хорошая женщина была, барыня. Только умная и простая. Царство ей небесное поди уж. Спросить неудобно И дед у него из казаков. Но сам-то уж не казак, начальник был большой. Всё-то на машине его привозили по вечерам, говорят. Красивый был тоже, на Леона похож сильно был, по-моему. Да и жена-то Леона-то родом из этих мест. Дом-от, в котором товарищи его живут, это дом бабушки его жены по наследству остался после смерти жены и всех её родичей-то. А он в дедовом дому. Так и живёт. Тоже помню её-то бабушку-то. А вот их самих, Леона и жену его, — не помню. Малыми были приезжали, и видела вроде, бегали же? А вот личности их — нет, не помню. Где тут всех ребятишек-то упомнишь. Он, как похоронил её, недолго тут пожил. Уехал. А вот