Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков

Как царь мог позволить так поступить с собой, с женой, со своими детьми, наследниками престола?

Эти вопросы оставались открытыми для большинства граждан Российской державы. На чудо надейся, но сам не плошай! И оттого так велик был гнев самого императора, который уже не знал, на кого ему рассчитывать в его окружении. Ведь он и его семья буквально ступали по тонкому льду. Но только новый виток реакции – это все, что можно было ожидать после страшной трагедии.

Победу торжествовала ненависть…

Столичный журнал «Русская старина» публикует рецензию на книгу Петра Алабина «Четыре войны. Походные записки». Они охватывают Венгерскую кампанию, Дунайский поход, Крымскую кампанию и Русско-турецкую войну 1877–1878 гг.

В рецензии пишется:

«Самарский городской голова, основатель музея и библиотеки имени Александра II в том же городе, энергичный, живой, просвещенный, действительный статский советник Петр Владимирович Алабин известен в нашей литературе несколькими трудами: «Походные записки в войну 1853–1856 гг.», «Двадцатипятилетие города Самары как губернского города» и другими. В ныне выпущенной в свет книге г. Алабин с обычной бойкостью изложения сообщает множество интересных подробностей о Венгерской кампании 1849 г. и к «Дневнику» – заметкам своим как очевидца-участника прилагает очерк всей этой кампании, количество книг о которой на русском языке очень скудно. Вообще книга П.В. Алабина вполне заслуживает внимания любителей исторического чтения».

Петр Владимирович, конечно же, доволен. Он был и честным офицером, и стал лучшим, по мнению большинства, самарским головой, и его писательская карьера также складывается удачно. Четкий след в истории – вот что такое его жизнь! Он хорошо понимает, чего стоит в этом мире, и не стыдится этого. Только вот недоброжелатели, которые так же множатся, как и множатся его успехи, время от времени щелкают зубами, пытаются укусить его, льва. И от этого он становится жестче и злее. Сам чувствует это! Потому что далеко не в каждом человеке из своего окружение видит товарища и друга. И хотел бы он отказаться от этого чувства, но оно все прочнее укреплялось в нем.

Утро 30 августа 1889 года началось для всей Самары с божественной литургии в кафедральном соборе. Тысячи людей всех сословий подтягивались сюда. Столько было разговоров, столько ходило слухов – и вот наконец-то свершилось! Скоро, скоро он предстанет перед всеми! В полдень начался крестный ход к Алексеевской площади. Священники несли иконы и хоругви. Весь город устремился сюда. По ходу пели псалмы. Народ, из набожных, тихонько подтягивал. Впереди шел губернатор, городской голова, предводитель дворянства, гласные думы, чиновники земства и других управлений, первые лица города. Все остальные шли за ними. Только бы попасть на площадь! Не отстать!

А вся Алексеевская площадь была пестро и ярко украшена. Кругом были государственные флаги. Цепями стояла полиция. Сюда же стягивались и войска Самарского гарнизона – отдать честь памяти великого царя. И все при оружии!

Вот перед кем расступались ротозеи!

Внимание всех самарцев, попавших сюда, привлекал высокий, закрытый полотном постамент. И вновь началось молебствие, затем священники окропили святой водой укрытый памятник, и с него потащили полотно. И тогда все увидели величественную скульптуру, так живо напоминавшую великого человека, который ступал и на Самарскую землю, укладывал кирпич в основание кафедрального собора. А тот все еще строился! Александр Второй стоял гордый и величавый, чуть выставив одну ногу вперед. Стоял в окружении четырех фигур. Одобрительный и даже восхищенный гул охватил площадь. Кто-то пьяненько заулюлюкал, и полицейские сразу завертели головами. «Хорош! Хорош! – так и неслось по толпе. – Как живой царь-батюшка!» Памятник понравился! Узнали государя! Того государя, о котором жалели, которого жалели, потому что «добрым был, волю дал». А он смотрел над головами самарцев куда-то вдаль, в сторону Волги, и не было ему уже никакого дела до земных забот. Смотрел он ровнехонько в облака!..

А Петр Алабин, хоть и знал этот памятник наизусть и принимал живое участие в его создании, тоже неотрывно глядел на него и с душевным порывом говорил про себя: «Ваше величество! Врагов мы побили много, а вот до Константинополя так и не дошли. Чуточку не дотянулись!..»

Его кто-то взял под локоть. Он оглянулся.

– Это ваш день, Петр Владимирович, – улыбнулся губернатор Свербеев. – Я бы даже не посмел оспорить его с вами – духу бы не хватило! И совести. Ей-богу!

– Благодарю вас, Александр Дмитриевич, – с гордостью, которую и скрывать не имело смысла, отозвался Алабин. – И тут часть своего сердца оставил. И немалую часть…

– Ну так оно у вас большое, сердце ваше, – улыбнулся Свербеев. – Так вам ли не делиться?

Затем к пьедесталу понесли венки: от губернского земства, от самарского купеческого общества, от дамского комитета местного общества «Красного Креста» и многие, многие другие. А затем начался парад: все войска, собранные здесь, под громкую, раскатистую и задорную медь пошли вкруг памятника, отдавая честь почившему императору и гусеницей стали уползать в сторону Хлебной площади.

Было около трех дня, когда Свербеев и Алабин вошли в зал коммерческого клуба. Тут был назначен праздничный обед, сервированный аж на триста персон.

Губернатор оглядел стол, метавшихся с поручениями официантов, кивнул:

– А ведь мое новое назначение не за горами, Петр Владимирович. Да-да, уже веду переговоры. Благо дело, знакомых у меня в Петербурге в достатке…

– Без вас Самара не та будет, – честно заметил Алабин.

– Знаю, но что поделаешь? Труба зовет. Так говорите вы, военные?

Алабин усмехнулся:

– Что-то вроде того. И как скоро, Александр Дмитриевич?

– Думаю, годик еще побуду – и двинусь с места…

– Жаль, жаль…

Главный распорядитель банкета бросился показывать места двум первым людям города, и теперь они важно шли вдоль столов, вытянувшихся в зале целым лабиринтом.

– Интересно, они нас только коньяком будут поить или у них и водка будет? Любезный! – обратился он к распорядителю. – Водочка-то будет? Или только вина, а водку всю нижним чинам в казармы отдали? – Он озабоченно покачал головой. – У меня желудок тонкий!

– Будет водочка-с, ваше превосходительство, – на ходу поклонился тот, – обязательно будет-с!

– Нельзя долго в одном кресле сидеть, – уже усаживаясь на отодвинутый для него стул, заметил Свербеев. – Никак нельзя. Задница болит. Время от времени вставать надобно.

Уже через полчаса в коммерческом клубе разносились первые тосты. Шумно гремела посуда, гул трех сотен голосов все слышнее полз над столами.

Петр Владимирович Алабин по просьбе первых лиц города лично зачитал поздравительные телеграммы: от князя Черногории Николая, сербского митрополита Михаила, от петербургских, кишиневских и одесских болгар, от славянских благотворительных обществ Петербурга, Киева и Одессы, от командиров Гурийского и Либавского полков, от известных граждан России. У Алабина едва горло не перехватило, потому что одно письмо сменяло в его руке другое, и он читал своим ярким сильным голосом часто самые проникновенные строки, и весь зал, уже отпив шампанского, вин и коньяка, то и дело горячо аплодировал ему.