Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Филипп перевернулся на бок и посмотрел на спящую жену. Губы Анны-Марии были слегка приоткрыты, она дышала глубоко, но легко. В неясном розоватом свете утренней зари ее каштановые волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по подушке, отливали золотом. Неужели когда-то он мог думать о ней иначе, чем о прекраснейшей из женщин?

Она выглядела ранимой и беззащитной. Осторожно, чтобы не разбудить ее, он набросил на нее покрывало, которое она откинула в пылу их любовных утех. Потом, скользнув под простыни, всем телом прижался к ней. Нежная кожа ее груди холодила ладонь, но спина была теплой и слегка влажной.

Эта ночь была такой, о которой мечтает каждый мужчина. Ему припомнились те безудержные вспышки ярости, которые в прошлом превращали их любовь почти в схватку. Теперь в одно мгновение она могла быть нежной, в следующее – ненасытной. Он отвечал на ее страсть и, к своему изумлению, почувствовал, что и его, казалось бы, истощенные чувства трепещут вновь.

До этой ночи он всегда какой-то частью разума контролировал и анализировал все происходящее, защищая себя от тех, кто мог бы им воспользоваться. Анна-Мария открыла дверцу этой внутренней темницы и стала такой же неотъемлемой частью его существа, как кровь, струящаяся в его жилах.

Теперь он понял, что прошлое сыграло с ним странную шутку. Их души, добела раскаленные огнем страсти и гнева, тогда болезненно били друг друга в наковальне несчастья и бед. Вспомнив, как отчаянно сопротивлялся он их полному примирению, Филипп улыбнулся. Все эти месяцы он без устали боролся за то, чтобы стать с ней единым целым, оставаясь при этом сам по себе. И вот теперь в ее объятиях черта, разделявшая их, наконец исчезла, но он ничего не потерял. Скорее приобрел.

В его сердце пришли мир и покой, и отчужденность, груз которой он хранил в себе, исчезла. Мир вновь стал полон надежд. Филипп уткнулся в затылок жены и прижался к ней еще теснее. Аромат ее кожи был таким нежным, в ее объятиях ему было так уютно!

Отрицать дальше нет никакого смысла. Он любит ее – пусть даже это дает ей власть, способную его уничтожить.

Солнце давно встало, и теперь уже Энни выступала в роли наблюдателя. Ей прежде никогда не доводилось разглядывать обнаженного мужчину, и она с удовольствием смотрела на мужа.

Она улыбнулась, чувствуя себя как никогда счастливой. Прошлой ночью что-то изменилось, хотя она не понимала что. Она знала лишь, что Филипп наконец перестал сопротивляться и сломал барьер, разделявший их. Теперь они были вместе.

Она с откровенным любопытством рассматривала его мускулистый торс, вольно раскинувшиеся руки и ноги. О небеса, как он прекрасен – совершенно сложенный, с мягкими черными волосами на груди, руках и ногах и вокруг той части тела, которая доставила ей столько удовольствия. Внутри у нее что-то ответно вздрогнуло, когда она увидела, что он, кажется, более чем готов проделать все вновь.

Наверное, пора его наконец разбудить. Она кашлянула, и его черные ресницы затрепетали.

Он улыбнулся и потянулся к ней погладить ее голую спину.

– Доброе утро.

Его нежное прикосновение пронзило каждый нерв в теле Энни. Она заговорила неестественно высоким задыхающимся голосом:

– Добрый день было бы точнее.

Она с удовольствием смотрела, как заиграли мускулы под его кожей, когда он медленно и нарочито неторопливо потянулся, чтобы покрасоваться перед ней. Ее взгляд спустился ниже и остановился, видя его возбуждение.

– Надеюсь, вы видели во сне меня.

Легкая усмешка приподняла уголок его рта.

– Конечно, и не только сейчас – я хочу сказать, я просыпаюсь так всякий раз…

Он внезапно замолчал, вздрогнув от прикосновения ее руки к предмету обсуждения. Лень как рукой сняло, и следующие пятнадцать минут на постели метался задыхающийся клубок, сплетенный из рук, ног и длинных каштановых волос.

Громкое бурчание в животе вызвало у Энни приступ смеха.

– Нет, нам все же стоит позавтракать. Мне кажется, что мы наработали приличный аппетит.

Филипп посмотрел на солнечный свет, пробивающийся сквозь шторы.

– Вы, наверное, хотите сказать, пора пообедать. – Он встал и потер плоский живот. – Я зверски голоден. – Не обращая внимания на то, что они оба раздеты, он подошел к двери в коридор, толчком распахнул ее и заорал: – Сюзанна! Принеси нам поесть! И побольше!

Смеясь, Энни поспешно натянула простыню.

– Филипп!

Поглощенный какой-то внезапной мыслью, он повернулся и направился через комнату обратно, но, дойдя до постели, не остановился, а прошел мимо, бормоча:

– Куда, черт возьми, этот проклятый Жак запихнул мой халат?

Когда он дошел до двери, ведущей в библиотеку, Энни почувствовала, что ее улыбка начала увядать.

И почти тут же, словно ощутив на себе холодные брызги вновь накатившей волны одиночества, Филипп остановился.

– Что с вами? Вы побелели, как… – Потом он начал что-то понимать, и черты его лица разгладились. – Ох, до чего же глупо с моей стороны. – Он вернулся к кровати и сел около Энни. – Не беспокойтесь, Энни.

Она удивленно подняла глаза. Он знал ее прежнее имя! Ее настоящее имя!

Он продолжал:

– Я сейчас же вернусь. Вся моя одежда пока еще в другой комнате, но это ненадолго. Я обещаю, что никогда больше вас не оставлю. Если вы не попросите меня об этом. Даю вам слово.

Как долго Энни молилась, чтобы он сказал именно эти слова!

– Я знаю, это неразумно, но мне хочется, чтобы вы ни на минутку не оставляли меня. Ни на одну. – Она обняла его и уткнулась ему в грудь. Надежное, успокаивающее тепло его тела дало ей мужество говорить откровенно. – У меня какое-то странное чувство, что стоит мне упустить вас из виду, как произойдет что-то ужасное.

– О, мое сердце, как вас убедить? – Он глубоко вздохнул. – Я столько раз отгораживался от вас – столько раз, – но эти дни позади. Клянусь в этом. Нравится вам или нет, но теперь от меня не отделаться. Больше не будет никаких запертых дверей между нами. И никаких раздельных комнат.

– Мне бы хотелось, чтобы мы всегда оставались такими же близкими, как сейчас, в этой постели.

Филиппу тоже хотелось лежать обнаженными рядом. Как можно дольше. Он не помнил себя таким счастливым, как сейчас, но даже это минутное счастье было, увы, не безоблачным. Он обязан сказать.

– Разве важно, в какой мы постели, если мы вместе? – Он почувствовал, что она насторожилась, но продолжал: – Мы не можем оставаться здесь.

Она отстранилась и пристально взглянула в его глаза.

– Письмо в монастыре, да?

– Да. – Он постарался по возможности представить все в наилучшем свете. – Послание от моего отца. Ему, похоже, удалось устроить все так, чтобы уберечь себя – а заодно и нас – от бесчестия, объявив, что мы были спасены из рук бунтовщиков и отправлены в его владения в деревню, чтобы оправиться от пережитого.