Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

На ее лице промелькнуло удивление.

– Что вы сказали?

Филипп вздернул подбородок.

– Моя жена рассказывала, что вы можете быть упрямой, как бульдог, но я думал, что она преувеличивает. Теперь я верю.

– Ваша жена? – Она сделала шаг вперед. – Отвечайте мне честно, сир, не губите свою бессмертную душу. Вы – герцог де Корбей?

Он напыщенно поклонился.

– К вашим услугам.

Матушка Бернар вцепилась в решетку.

– Энни! Как она? Мы слышали, она была тяжело ранена.

– Энни? – Брови Филиппа сошлись на переносице. – Вы имеете в виду Анну-Марию?

– Да, да. Но мы всегда называли ее уменьшительно-ласкательным именем Энни. – На ее лице появилась подозрительность. – Она никогда вам об этом не говорила?

Филипп покачал головой.

– Нет. Но она рассказывала про милую сестру Николь и жестокую сестру Жанну, и…

Матушка Бернар отбросила всю свою сдержанность.

– Ради бога, расскажите мне о ней. Она здорова?

По крайней мере, теперь он мог и потребовать:

– Выпустите меня, и я вам все расскажу.

Послышался звук отпираемой двери. Матушка Бернар толчком отворила ее и, сунув ему в руки плащ и шпагу, прошептала:

– Сюда. Быстрее. Следуйте за мной. У Мазарини шпионы даже в монастыре, но есть тут одно место, где вы будете в безопасности.

Держась вплотную за ней, он пристегнул ножны со шпагой, прошептав:

– Потайная комната за библиотекой? Где лежат запрещенные книги? Анна-Мария рассказывала мне о ней.

Матушка Бернар ворчливо пробормотала:

– Я могла бы догадаться, что она найдет эту комнату и всем расскажет.

Прикрыв для безопасности фонарь, настоятельница двигалась по темным коридорам. Филипп подозревал, что она и с завязанными глазами смогла бы найти дорогу в этом лабиринте, который наконец закончился чем-то, похожим на заброшенную кладовую. Она пересекла пустой кабинет и на что-то нажала. Щелкнула задвижка, и одна из стен кабинета свободно подалась в сторону, открывая взору низенький проход. Она протянула ему светильник.

– Потайная комната – в конце этого коридора. Вы найдете свое письмо вложенным в большую Библию на столе, первая часть Книги Судеб. Я скоро вернусь и принесу еду и питье.

– Благодарю вас. – Филипп нырнул в тесный проход и двинулся к отверстию за дверью. Оказавшись внутри потайной комнаты, он поставил фонарь возле покрытой пылью Библии и открыл ее на Книге Судеб, как было сказано. Свет упал на письмо без адреса, но на восковой печати красовался знакомый оттиск отцовского герба.

Филипп тяжело опустился на стул. Он нисколько не сомневался в том, что может маршал сказать своему сыну-дезертиру. Вздохнул, сорвал печать и начал читать.

«15 августа 1652 г.

Мой сын.

Я узнал о вашем исчезновении только через несколько дней после битвы. Только тогда я обнаружил, что вы уехали незамеченными при обстоятельствах, которые можно назвать сомнительными. В самых худших своих предположениях я не мог бы представить, что вы способны опозорить наше имя, забыв о долге и чести. Правда, прошел слух, будто вас, обманув фальшивым приказом, похитили в попытке хотя бы таким окольным путем задеть меня. Я с трудом могу в это поверить, особенно с тех пор, как разошлась молва о некоей высокопоставленной особе, сочувствующей бунтовщикам, с которой, как я знаю, вы имели связь. Независимо от причин, ваше исчезновение заставило меня употребить все мое влияние и понести значительные расходы, чтобы избежать скандала. Я пустил слух, что мои люди спасли вас от бунтовщиков и увезли с женой оправляться от ран, и я не смею сказать – куда из страха, что могут возникнуть новые покушения на ваши жизни.

Я узнал, что Мазарини вероломно отстранил вас от командования и направил на передовую линию. Я считаю действия кардинала против вас, моего кровного сына, ударом, направленным против меня. Он еще пожалеет о своем вероломстве. Что касается вашего поведения во всей этой истории, то, должен сказать, вы приняли его приказ с мужеством и достоинством и в атаке вели себя в высшей степени достойно. Я стараюсь помнить только об этом, а не о том стыде, который я чувствую, когда думаю, как вы впоследствии нарушили свой долг».

Филипп поднял глаза к потолку. Если бы только он мог поверить в то, что это не его отец приказал отправить его на линию огня! Он продолжал читать.

«Мне сообщили, что вы входили и выходили из командного пункта Фронды без сопровождения. Мне известно о вашей контузии, о ранении вашей жены и об обстоятельствах ее ранения. Толкуя события в вашу пользу, я пришел к выводу, что вашу вину подобные обстоятельства, по крайней мере, смягчают.

Я не могу, однако, бесконечно поддерживать эту выдумку, которая пока защищает вас обоих. Раньше или позже, кто-нибудь выяснит, что вы с женой вовсе не парочка «выздоравливающих» в моих владениях в Бордо. Я отклонил предложение и королевы, и Мазарини послать вам их личных врачей, но время укрепляет их подозрения. Я не знаю, как долго я смогу избегать необходимости либо представить вас в полном здравии, либо объявить, что вы умерли.

Выбор за вами».

Такого поворота Филипп никак не ожидал. Маршал все-таки обеспечил ему прикрытие. Он стал читать дальше.

«Однако, когда вы будете принимать решение, прошу принять во внимание следующее: я не потерплю бесчестия вторично. Вы умрете от моей руки.

Генрих, герцог д'Харкурт, маршал Франции.

P.S. Спустя два дня после вашего исчезновения толпой, сочувствующей бунтовщикам, был сожжен дворец де Вилье, и многие были убиты. Такое варварство обратило весь Париж против принцев, возглавляющих Фронду. Мазарини сейчас силен, как никогда. Хотя известная вам принцесса и продолжает делать из себя дуру, разгуливая по городу во главе своих войск, ее солнце уже закатилось, и вскоре она вместе со своими мятежными союзниками узнает вкус изгнания. Вот куда сейчас дует ветер, Филипп».

Перед глазами Филиппа все расплывалось. Защищая себя, маршал совершил невозможное. Все, что Филипп считал для себя утраченным – свой дом, свое состояние, свою репутацию, свое положение, – ему возвращено. Он может вернуться в Мезон де Корбей и жить так, словно он никуда и не уезжал. Он сможет уйти в отставку, уехать в деревню с Анной-Марией и зажить своей семьей.

Но ему это дорого обойдется: он навсегда окажется у маршала в долгу, будет вынужден сносить его презрение, пока один из них не умрет.

Филипп вздохнул. Но, может быть, уже слишком поздно. С тех пор, как маршал отправил это письмо, его выдумка могла быть разоблачена, или он был вынужден сообщить о смерти Филиппа. В любом случае возвращение домой может быть весьма небезопасным. Нужно действовать с величайшей осторожностью.