Симметрия желаний - Эшколь Нево

свежим лондонским слухам, Диана не погибла в автокатастрофе, а была убита сотрудниками британской разведки.

* * *

Вот бы жить во времена Второй алии[32] или в годы Войны на истощение[33], как в «Блюзе уходящего лета». Тогда я мог бы служить великому делу или, наоборот, стать кем-то вроде Арале из фильма и сочинять лозунги против этого великого дела. Но сегодня? Сегодня мне не для кого и не для чего жить (и это тоже ложь. Во мне нет смелости Арале, и даже если бы я жил во времена великих событий, то, вероятно, изобрел бы предлог, чтобы не принимать в них участия, наблюдать за ходом истории со стороны, а потом жаловаться, что у меня нет в жизни цели).

* * *

В одну из тех минут, когда я висел на волоске от того, чтобы… я взял ручку и составил список мелочей – именно мелочей, – ради которых все-таки стоит жить.

Это заняло кучу времени, и, пока я писал, меня грызли сомнения – какой в этом списке смысл? Слова, слова, слова…

Но перо продолжало скользить по бумаге, и вот что у меня получилось:

Абрикосы – в тот краткий промежуток времени (примерно два дня), когда они уже не жесткие и еще не слишком мягкие.

Альбом избранных композиций «Хамелеонов», который выйдет после того, как группа распадется (точнее, момент, когда я принесу диск домой, сниму обертку, достану вкладыш с текстами и начну читать).

Поездка в Сидней (я никогда там не был, но те, кто был, говорят, что там круто).

Первые летние дни в университете (женская рука, натягивающая на колени короткую юбку).

Переезд за город; надо бы проверить, не утихнет ли там моя астма.

Секс с двумя сестрами одновременно (я ни разу этим не занимался, как не занимался сексом в приличном общественном месте, например в Музее Израиля).

Вероятность, что когда-нибудь, когда мы станем глубокими стариками, здесь наступит мир.

Ах, да. Следующий чемпионат уже совсем близко.

Стоило добавить в список чемпионат, как по моим губам скользнула улыбка. Так вышло, что из всех перечисленных мною мелочей именно этой удалось проникнуть в мою иссохшую грудь и коснуться струн души. Я вдруг подумал: а и правда, было бы жаль покинуть этот мир, не дождавшись чемпионата, пропустить восхитительные танцы африканских игроков после каждого забитого гола, не полюбоваться на проигрыш немцев, будь они прокляты, в полуфинале, не послушать, как поют английские болельщики… А бразильцы, танцующие на трибунах батукаду, а дурацкие прогнозы комментаторов, а сообщения в новостях о том, что на время чемпионата приостанавливаются боевые действия в Того, или в Эфиопии, или где-нибудь еще, где угодно, кроме Ближнего Востока! А желтые карточки, а красные карточки, а черно-белые архивные записи спорного гола, забитого англичанами на чемпионате 1966 года, а гол Мордехая Шпиглера в 70-м, а белый мяч, гипнотически перелетающий от ноги к ноге, а болельщики, делающие «волну» на трибунах, а наша импровизированная «волна» в гостиной Амихая, а легкая тошнота, которая накатывает, когда за один день посмотришь три ужасных матча, и восторг, переполняющий тебя, когда увидишь поистине великолепную игру, ту, что навеки останется в твоей памяти, а сладкое осознание того, что ты целый месяц будешь посвящать большую часть своего времени чему-то, что не имеет иной цели, кроме удовольствия, а это удивительное свойство футбола, когда тренеры прикладывают титанические усилия, планируя ход матча, а слепой случай, скользнув между игроков, благополучно рушит все ожидания; а тот момент, когда гипнотический белый мяч влетает в сетку ворот и забивший его игрок пускается бежать, стряхивая с себя всех, кто бросается его обнимать, он понятия не имеет, куда и в каком направлении бежит, просто он, черт побери, так счастлив, что должен что-то сделать, скинуть футболку, перескочить через рекламные щиты, взобраться на ограждение, заключить в объятия тренера, упасть на колени, возблагодарить небеса…

* * *

Да, признался я себе, сейчас все выглядит беспросветно. Радоваться нечему. Но может, я продержусь еще несколько месяцев, дождусь чемпионата и встану на подоконник после финального матча?

Меня вдруг озаботил вопрос, сколько месяцев осталось до чемпионата, то есть сколько еще месяцев мне нужно продержаться.

Впервые за целую вечность я включил в розетку телефон и позвонил Амихаю.

– Скажи, чувак, – хриплым голосом спросил я, – когда чемпионат?

– Погоди, погоди! Что там у тебя происходит? Я оставил тебе кучу сообщений. «Хамелеоны» дают последний концерт – в смысле самый последний, – и мы собирались все вместе сходить. Куда ты исчез?

– Сейчас расскажу, – солгал я. – Но сперва скажи, когда чемпионат. Это очень важно.

– Обычно начинается в июне и заканчивается в июле, вроде бы так.

Еще девять месяцев, быстро прикинул я. Многовато, но не вечность. Может, все-таки имеет смысл подождать.

– Знаешь, – сказал Амихай, – а записки с желаниями я так и храню.

– Какие записки?

– Ну, записки, которые мы написали на последнем чемпионате. Ты что, забыл? Каждый загадал, какой будет его жизнь через четыре года. Чего он добьется.

– И ты их сохранил?

– Ну да, они так у меня и лежат. В обувной коробке. Я к ним не прикасался, но пару дней назад снимал с антресолей вещи Иланы и увидел, что они все там – четыре сложенных листочка. Развернем их во время финала, да?

– Конечно, развернем. Вот будет умора!

– Обалдеть, сколько всего за это время случилось! – сказал Амихай. – Даже не верится, что прошло меньше четырех лет.

Я промолчал. С ним и с остальными и правда много чего случилось. Но только не со мной.

– Хорошо, что есть чемпионаты мира по футболу. Благодаря им время не слипается в один здоровенный ком, и каждые четыре года мы можем выдохнуть и посмотреть, что в жизни изменилось.

– Ты и тогда говорил то же самое.

– Что?

– Про время… Что оно слипается в здоровенный ком.

– Я такое говорил?

– Кто кроме тебя способен на такое глубокомыслие?

* * *

Когда я вспоминаю тот судьбоносный телефонный разговор с Амихаем, мне кажется, что лампочка зажглась не сразу. Лишь пару минут спустя электрический импульс добрался до проводов.

Амихай тем временем заговорил о другом. Свет вспыхнул между его рассказом о том, как Нимрод во время поездки в Иудейскую пустыню забрался к нему на колени и спросил: «Папа, где твоя улыбка?» – и историей про двух стажерок из юридического отдела ассоциации, которые жаловались, что Черчилль к ним пристает.

Как в