Обратный отсчет - Роман Канушкин

На таймере — 51 секунда…

— Я знаю, — совершенно спокойно проговорил Стилет.

— Никто не предполагал, что вы окажетесь на этом лайнере. Нет никакой интеллектуальной дуэли, капитан. Этот код должны были выдать просто мне. Мне, а не вам! Вы не должны были здесь находиться.

— Хорошо, — улыбнулся Стилет. Зелимхан посмотрел в его серые, ставшие вдруг ледяными глаза и быстро произнес:

— Не правильно говорим. Сорок три секунды… Есть еще варианты?

— Извините, капитан. — Командир экипажа вдруг неожиданно смягчился и стал таким, как на фотографии в окружении внуков, и Игнат понял, что это была короткая вспышка страха. — У меня нет. И если вы не возражаете, за безопасность этого воздушного судна отвечаю я. И мне принимать окончательное решение. Еще раз извините, капитан. — Командир экипажа улыбнулся и мягко добавил:

— У нас просто нет другого выхода — лишь восемь или девять. И осталось всего тридцать секунд.

— Я понимаю вас, — кивнул Стилет.

Сейчас, сейчас командир экипажа дотянется до кнопки — ключа «девять». Стилет не знал, что с ним происходит. Он не чувствовал, как ему поступить, не ощущал вызова. Знаки… Потом неожиданно что-то родилось: он ошибается, командир экипажа, он выглядит так, как на фотографии с внуками, пожилой, размякший человек. И это не его форма, потому что он совсем недавно был другим. Это не та форма, чтобы принимать решения. Не боевая стойка. И даже если цифрой окажется девять, он все равно ошибается, командир экипажа. Он просто смирился с неизбежным. Стилет посмотрел на таймер: 0:27… Игнат понял, что это ошибка и решение придется принимать ему. И он не знал — восемь или девять.

Когда на таймере бомбы появилось 0:25, мальчик сбегал по лестнице, ведущей на нижнюю палубу самолета. Он все понял, он понял этот сон — папа выстрелил из ружья, и именно двухствольное ружье способно остановить Чудовище. Папа показал ему два ствола, две черные бездны, блеснувшие холодным огнем, и теперь мальчик все понял. Он пробежал к отсеку, где находился этот блок — пульт управления бомбой, а запах становился просто непереносимым — сейчас Чудовище проснется, и увидел, как на таймере цифра 0:23 превратилась в 0:22… Сейчас! И еще он увидел склоняющегося к бомбе командира экипажа.

— Стойте! — закричал мальчик. — Ружье, двухствольное ружье! Оно остановит бомбу — это и есть выбор!

— Что? — произнес Игнат, и на картинке в его голове сквозь слово «ошибка» стало проступать слово «решение».

— Двухствольное ружье — это очень важно! Все остальное — обман.

— Все, — прозвучал голос командира экипажа, — я принял решение.

Голографический рисунок местности: в центре мальчик, голос командира экипажа — голос постороннего. И еще таймер: 18 секунд…

— Два ствола, — проговорил Зелимхан и быстро поднял перед собой ладонь с двумя разведенными пальцами…

16 секунд…

— Двухстволка… — Потом Зелимхан повернул ладонь вертикально. А если так, то «БОКФЛИНТ» тоже двухстволка. У отца был. Ходили на охоту в горы. Два вертикальных ствола. — И он пристально посмотрел на Стилета. — Быстро!

9 секунд…

Голографический рисунок местности: «бокфлинт», двухствольное ружье, о нем твердил парень. Оно убьет Чудовище. И таймер — 0:8, 0:7… Двухствольное ружье, два кружочка, если вертикально, то «бокфлинт»… Рядышком два кружочка, но если их повернуть вертикально, то получаем некоторую цифру, два кружочка один над другим…

4 секунды…

И эта цифра — «восемь». И все остальное — ошибка. Лишь цифра «восемь» в центре голографического рисунка.

3 секунды…

И еще рука командира экипажа, его палец, который сейчас ляжет на кнопку-ключ «девять»… И уже совсем нет времени…

Если забыть лицо Учителя и забыть, как можно останавливать время.

… Левая рука Стилета движется к пульту управления бомбой, она чувствует, что возможно сопротивление, поэтому ее движения точны: простите, командор, но все потом, — большой палец командира экипажа перехватывается на болевой, какой-то крик, наверное, крик боли…

2 секунды…

И правая рука Стилета движется к ключам на блоке, его указательный палец ложится на такую яркую цифру «восемь».

1 секунда…

Крик боли или рев просыпающегося Чудовища, чей язык, чей желудок называется «огонь».

… Палец вдавливает кнопку-ключ «восемь», мгновение растянуто, и они все закрывают глаза, а потом…

Когда Игнат открыл глаза, красный мерцающий огонек погас, а на таймере бомбы застыло 0:1…

И ватное молчание, заполнившее пространство, сейчас взрывалось криками радости. Игнат не понял, как мальчик повис у него на шее и что это за голос, такой великолепный, голос обретенного мужества:

— Чертов ты дурень, палец-то отпусти! А может, ломай, ломай мою глупую руку!

И смех, смех командира экипажа, и что-то удивительное, что приходит лишь в очень редкие минуты, промелькнуло в глазах Зелимхана.

А мальчик плакал, повиснув на шее у Игната, и повторял одну и ту же фразу:

— Его больше нет, больше нет, оно ушло, Чудовище… его больше нет…

— Эй, джигит, — проговорил Зелимхан, — ты уже мужчина, перестань плакать.

— Его больше нет, понимаете? — Мальчик посмотрел на голубоглазого чеченца. — Больше нет…

А потом он почувствовал руку Стилета, потрепавшую его по волосам, и услышал голос человека с серо-голубыми глазами:

— Да, парень, его нет. Ты прав, краснокожий, и больше никогда не будет.

* * *

Четверг, 29 февраля

17 час. 01 мин. (00 минут после взрыва)

Нет, это был не взрыв. Просто таким ярким может быть Солнце, когда выходишь из Лабиринта… Чип посмотрел на часы.

— Одна минута шестого, — тихо произнес он. Жанна открыла глаза, и Чип чуть не утонул в них.

— Что? — прошептала она. — Что ты сказал?

— Одна минута шестого, милая. — Чип все еще не покинул ее. — Все уже позади. Взрыва не будет!

— Как?!

— Мы несколько задержались в туалете.

— Одна минута шестого? Значит… они… Уже все?!

— Да. Они, и мы тоже.

— Мы?

— Ну, если совсем чуть-чуть. По-моему, самолет идет на посадку.

— Точно? Этого всего… нет? Не будет?

— По крайней мере не сейчас.

— Да… — Она подалась к Чипу. — Обними меня крепче. Все? Все закончено? Скажи мне, что все закончено.

— Хорошо — все закончено. Вот. Я забыл тебе сказать еще одну вещь — ты просто великолепна.

Чип прижал ее к себе, чувствуя ни с чем не сравнимое тепло, удивляясь этому забытому ощущению, обретая его заново. — Хочешь, я буду говорить тебе это по четырнадцать раз в день?