Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

на должность официального палача, ему пришлось объяснить, что таковой не существует, дескать, это как-то не по-английски. Рэб Батлер, министр внутренних дел в 1957 году, поначалу не примыкал к аболиционистам, но затем, когда ему пришлось делать выбор между чьей-то жизнью и смертью, испытал весьма ощутимые мучения. «Каждое решение, – писал он, – означало, что мне придется запереться на день или два… К концу моего пребывания во главе министерства я начал понимать, что эта система не должна существовать вовсе, и нынешним министрам очень повезло, что их лишили чудовищной власти выбирать между жизнью и смертью».

Закон об убийствах 1957 года явился компромиссом, не удовлетворившим никого, менее всех – человеколюбивого Батлера. Акт основывался на концепции, что наказание присуждается не по заслугам, а в качестве назидания другим. Юридическая и моральная непоследовательность такого подхода проявится очень скоро, и всего через несколько лет правительству придется выбирать, что делать с этой петлей – распутывать ее или разрубать.

В то десятилетие многие, казалось бы, незыблемые традиции были поставлены под сомнение. В 1957 году группа специалистов провела исследование о сексе и сексуальности. Была, вероятно, некая ирония в том, что отчет Волфендена[81], призванный ниспровергнуть поправку Лабушера[82], эхом повторял многие вопросы, поднятые в той поправке. Как и раньше, речь шла о проституции. «Хартия шантажиста», как называли поправку 1885 года, частично задумывалась авторами как способ искоренить детскую проституцию. В свою очередь, отчет Волфендена составлялся таким образом, чтобы уберечь секс-работниц от еще большей эксплуатации. Двумя годами ранее англиканская церковь составила записку о проблемах в области сексуальности, призывая правительство «отделить грех от преступления». И вряд ли можно считать совпадением, что церковь стала наращивать репутацию склонного к мягким компромиссам института как раз тогда, когда пошатнулось ее политическое влияние.

Тем временем в умы людей и на столы министров проникал морозец нового тревожного ледникового периода – холодной войны. Проникая, он порождал странную двойственность мыслей. С одной стороны, мало кто знал о сталинских зачистках, голоде на Украине и собственно ГУЛАГе; Сталина по-прежнему называли «дядя Джо». С другой стороны, шептались, что час «красной угрозы» скоро настанет и, поскольку у нее тоже есть атомная бомба, в этот час все свободы, да и сама жизнь будут стерты с лица земли.

Лейбористы под руководством Эттли открестились от всяческих связей с коммунистами и даже исключили заподозренных в сочувствии им товарищей из партии. Считалось, что коммунисты обладают практически сверхъестественными способностями маскировки, и эти представления, казалось, подтвердились, когда 11 февраля, пять лет спустя после загадочного исчезновения в 1951 году, Гай Берджесс и Дональд Маклин вдруг материализовались в Москве. Из них двоих Берджесс в большей степени захватил воображение публики. Он был обаятелен, эрудирован, красив и умен, что делало его измену еще более необъяснимой. «Только притесненный человек может удариться в социализм, разве нет?» – рассуждали вокруг. Берджесса никто не притеснял, он лишь считал, что равное ему окружение не оценило его достоинств. Подобно многим английским радикалам, Берджесс скоро убедился, что ему не нравится ни Россия, ни русские. Кроме того, он скучал по крикету. Опять-таки, как в случае многих других радикалов, его колыбелью был Итон, хотя эту школу часто рассматривают как стартовую площадку для вхождения в английский истеблишмент. Однако всякий парадокс разрешается при пристальном рассмотрении: Итон всегда учил полагаться на себя в атмосфере нестабильного равенства.

В этот будто бы спокойный период гнев просачивался по многим закоулкам. Английский театр, уже четыре века занятый проблемами аристократии и буржуазии, взялся теперь за кухню, спальню и бурлящие в них эмоции. 8 мая 1956 года на сцене впервые сыграли «Оглянись во гневе»[83].

В предыдущий период славу английского театра составляли три профессиональных драматурга и два поэта. Дж. Б. Пристли, Ноэль Кауард и Теренс Рэттиган сочиняли в разных стилях и имели разные политические взгляды, но их персонажи в основном похожи: выходцы из среднего или верхнего слоя среднего класса пытаются отмахнуться от реальности, что ведет к комическим или трагическим неудачам. Все три автора воспитывались в традиции, что дело искусства – скорее развлекать, чем проповедовать. И если они использовали хотя бы элементы разговорной речи, то Т. С. Элиот и Кристофер Фрай вообще сочиняли в стихах, причем на ярко выраженные или тонко скрытые религиозные темы. Откровенно религиозная повестка в послевоенные годы неизбежно угасала. Где уж религии привлечь театральную публику, если едва удается собрать людей на церковную службу?

«Оглянись во гневе» Джона Осборна воплощала совсем иной дух. Когда в пьесе Джимми Портер, молодой человек в контрах со всем миром, яростно нападает на женщин за их якобы отстраненность от реальности, он задает тон грядущим поколениям. Эта пьеса могла принадлежать только по-новому изобильным, по-новому образованным пятидесятым. Королевский суд описал Осборна как «сердитого молодого человека», тонко намекая, что это он изобрел термин. На самом деле выражение употребляли уже в 1951-м. И самые выдающиеся воплощения типажа остались в литературе, а не на сцене.

Назвать это течение «левацким» было бы упрощением и неточностью, да и сведение к «рабочему классу» тоже не годится. Первый его залп – более чем подходящий пример. Роман Джона Уэйна «Спеши вниз» 1953 года повествует о заграничных странствиях раздражительного молодого Чарльза Ламли, о его поисках свободы и аутентичности. В идеале такой квест – удел скорее буржуазии, но в то время ирония терялась: средний класс еще не достиг такого уровня благосостояния. Ламли пробует себя в роли мойщика окон, шофера и наркодилера. В финале спасение ему приносит истинная любовь, но последняя сцена в лучшем случае лишь смутно намекает на счастливый свадебный конец: герой и его возлюбленная смотрят друг на друга с «недоуменным и вопросительным» выражением на лицах.

В предисловии к изданию 1985 года Уэйн принял перчатку от критиков, обвинявших его в отмежевании от сердитых молодых людей. Он указывал на то, что его роман написан раньше, чем прочие произведения участников движения. «Если уж на то пошло, – писал он, – я его [движение] и начал». Это заявление правомерно и по другим причинам. Во многих отношениях Чарльз Ламли гораздо более типичный представитель сердитых молодых людей, чем Джимми Портер Осборна или Джим Диксон Кингсли Эмиса. Отнюдь не являясь уроженцем бедных районов, Чарльз ухитряется переродиться как личность: рабочее происхождение, ранее бывшее социальными оковами, теперь становится с гордостью носимым знаком отличия.

Один из персонажей книги, старый солдат, говорит о том, что рабочий класс «взобрался выше себя после войны». К. С. Льюис тоже ощущал, что рабочий класс «обласкан» в процессе послевоенного урегулирования. Если и так, то многие были не прочь получить свою долю «ласк». Вокруг того, что раньше считалось «ценностями среднего класса», нарастал суеверный ужас – даже при