Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара - Отар Маргания

В этой ситуации национальный лидер, частично парализованный после инсульта, ничего уже поделать не мог. Ни кавалерийский наскок, ни политическое манипулирование против экономического кризиса не помогали. Пилсудский лишь наблюдал за событиями и раскладывал пасьянсы. Скончался он в 1935 г.

Лишь на три года пережил его Грабский. После своей отставки в политику он уже не вернулся. В 1926 г. после переворота рассматривался вариант его назначения премьером, но Пилсудский на такой ход не согласился (хотя Грабский в своем проекте консенсуса предполагал вхождение маршала в правительство). Отставнику оставалось лишь заниматься наукой и преподавать.

Лишь на год пережила Грабского свободная независимая Польша. В 1939 г. начавшаяся Вторая мировая война разрубила страну на две части: на ту, которую оккупировала Германия, и на ту, которую оккупировал Советский Союз. Едва поднявшаяся польская экономика оказалась слишком слаба, чтобы создать вооруженные силы, способные сопротивляться столь грозным противникам. И тем не менее опыт двадцатилетнего независимого существования и опыт построения стабильно функционирующей экономики много дали Польше для того, чтобы через полстолетия в 1989 г. вновь двинуться к рынку.

В одном из своих выступлений первый президент Турецкой Республики Мустафа Кемаль Ататюрк сказал: «Те, кто собирается удержаться у власти с помощью меча, обречены. История любой страны пишется в первую очередь не мечом, а плугом». Странная вроде бы фраза для боевого генерала, героя Первой мировой войны и фактического спасителя Стамбула от английского морского десанта. Однако долгая, трудная жизнь Османской империи вынудила многих представителей турецкой элиты прийти в XX веке к такому весьма разумному выводу.

Османская империя, как и империя Российская, представляла собой окраинную европейскую державу, до которой зарождавшиеся в Париже или Лондоне импульсы доходили медленно, с большим опозданием, да к тому же в существенно искаженном виде. С одной стороны, культурные и (что даже важнее) военные связи вынуждали как Петербург, так и Стамбул адаптироваться к велениям времени, вводя разного рода западные новшества — экономические, технические, армейские. С другой же стороны, в обеих империях имелись объективные ограничители применения заимствований, связанные прежде всего с различиями в вероисповедании. Причем для исламской державы они были, естественно, более серьезным препятствием осуществления вестернизации, нежели для державы православной. А потому турки до поры до времени отставали в этом деле даже от не слишком торопившихся вперед русских.

Православие порой отвергало перемены не столько потому, что они были не совместимы с верой, сколько потому, что нарушали традицию и сложившийся баланс сил. А вот с некоторыми нормами ислама принципы европейской экономики Нового времени действительно плохо состыковывались. Получалось, либо вера, либо хозяйственные преобразования.

Иначе говоря, проблема реформ в Турции стояла даже более остро, чем в европейских странах. Европейцам по большей части требовалось трансформировать институты, тогда как туркам — веками складывавшиеся стереотипы поведения. Европейцы могли провести реформу и сравнительно быстро адаптироваться к иным условиям хозяйствования, тогда как туркам требовалось по-новому взглянуть на жизнь и трансформировать принципиальные ценности.

Первый реформатор, который на манер нашего Петра попытался чему-то всерьез поучиться в Европе, появился в Стамбуле лишь к концу XVIII столетия. Султан Селим III стал посылать людей на Запад, приглашал оттуда к себе офицеров и мастеров, выстраивал властную вертикаль, а также пытался формировать новую бюрократию и государственную промышленность. Реформы эти, впрочем, были нацелены преимущественно на укрепление военной мощи, а потому суть экономических проблем не затрагивали. Соответственно и результата особого не дали.

Предубежденность против всего европейского в Османской империи была выше, чем в России. Даже заимствование вооружений требовалось подкреплять цитатой из Корана: «Одерживайте победы над неверными тем же оружием, при помощи которого они побеждают вас». Неудивительно, что кончил Селим хуже, чем Петр. Султана убили, реформы приостановили.

Дело Селима продолжил Махмуд II, который сам любил себя сравнивать с Петром. Ему удалось подавить янычарские бунты (как Петру стрелецкие), издать первые газеты и чуть-чуть ограничить роль религиозного фактора в жизни страны. Махмуд также выступил против ношения бород, а главное — он в 30-х гг. XIX века выстроил правительство как систему министерств и в этом походил даже не на Петра, а на Александра I.

Главные преобразования, впрочем, начались в 1839 г. буквально сразу же после смерти Махмуда при его сыне и преемнике Абдул-Меджиде. Или, если выразиться точнее, эпоха реформ, известная нам сегодня под названием «танзимат», стала плодом усилий трех лиц: самого султана, его ближайшего сподвижника Мустафы Решид-паши и британского посла в Стамбуле Стретфорда Каннинга (впоследствии лорда Редклиффа).

Абдул-Меджид взошел на престол, как и наш Александр I, в весьма юном возрасте. Да, пожалуй, обликом, характером и намерениями этот султан также походил на российского императора начала XIX века. Он отличался мягкой манерой общения, изящной фигурой и приобрел славу «самого кроткого из султанов». Каннинг отмечал, что Абдул-Меджид имел «приятную внешность, трезвость суждений, четкое понимание долга, чувство собственного достоинства без горделивости и чувство человечности, крайне редкое, если вообще когда-либо проявлявшееся даже лучшими из его предков. Наклонности побуждали его к проведению реформ, основываясь на умеренных и либеральных принципах. У него не было достаточно энергии, чтобы давать начало мероприятиям такого рода, но он был рад санкционировать их и способствовать их внедрению».

Давал начало мероприятиям, по всей видимости, сам посол Каннинг, лучше всего представлявший себе, как устроен тот европейский мир, в который Османская империя пожелала наконец войти не только формально (выстраивая по западному образцу армию), но и реально.

Ну а главным мотором реформ стал Решид-паша. Родился он в семье мелкого служащего и сам начал деловую жизнь в качестве чиновника одной из правительственных канцелярий. Затем стал делать дипломатическую карьеру, которая и сыграла главную роль в становлении его мировоззрения. Решид был посланником в Париже, а затем послом в Лондоне. За границей он стал убежденным сторонником западных ценностей и затем, оказавшись министром иностранных дел империи, попытался начать соответствующие преобразования. Решид-паша подал султану докладную записку, где излагались меры, необходимые для улучшения положения дел в экономике. И еще в 1838 г. (при Махмуде) он возглавил совет, созданный для выработки реформ.