История нового имени - Элена Ферранте

Он внимательно слушал меня минут пять, после чего прервал и сказал, что экзамен окончен. Я не сомневалась, что наговорила глупостей.

Я долго плакала, как будто по собственной небрежности потеряла лучшую часть себя. Потом я сказала себе, что нечего отчаиваться, ведь я всегда знала, что ничего собой не представляю. Я не Лила и не Нино — вот кто действительно одарен от природы. А я замахнулась на то, на что не имела права, и понесла заслуженное наказание.

Но оказалось, что экзамен я сдала. Мне предоставили отдельную комнату в общежитии — с кроватью, которую не надо было раскладывать вечером и складывать поутру, с письменным столом и набором необходимых книг. Я, Элена Греко, девятнадцати лет, дочь швейцара, была готова вырваться из своего квартала и покинуть Неаполь. Одна.

Дни понеслись с лихорадочной быстротой. Короткие сборы: немного одежды, кое-какие книги. Недовольное ворчание матери: «Если заработаешь денег, пришли мне по почте. И кто теперь будет помогать твоим братьям и сестре с уроками? Из-за тебя они скатятся на двойки. Но тебе-то что, ты только о себе думаешь. Я всегда говорила: ты считаешь себя лучше других». Грустные сетования отца: «Что-то колет вот здесь, что бы это могло быть? Иди, попрощайся с папой, Лену. Неизвестно, застанешь ты меня в живых, когда вернешься, или нет». Настойчивые крики братьев и сестры: «А если мы к тебе приедем, ты оставишь нас ночевать? А мы будем кушать прямо у тебя в комнате?» Паскуале тоже внес свой вклад. «Смотри, Лену, за учебой не забывай главного, — поучал он меня. — Помни, кто ты есть и на чьей ты стороне». Несчастная Кармен, так и не оправившаяся после смерти матери, помахала мне на прощанье рукой и расплакалась. Альфонсо моя новость буквально ошеломила. «Я так и знал, что ты будешь учиться дальше», — буркнул он. Антонио, похоже, вообще не понял, куда и зачем я уезжаю, и на все мои слова твердил одно: «Мне теперь гораздо лучше, Лену! Я совсем здоров! Это все армия виновата, это в армии я заболел». Энцо ограничился тем, что сжал мне руку, да так сильно, что она у меня ныла несколько дней. И только Ада спросила: «А Лине ты рассказала? Рассказала?» Потом фыркнула и добавила: «Обязательно расскажи, она от зависти лопнет».

Я подумала, что Лила, наверное, и так все знает, или от Альфонсо, или от Кармен, или от мужа, которому Ада не могла не сообщить, что я уезжаю в Пизу. Раз она не пришла меня поздравить, рассудила я, значит, и вправду расстроилась. С другой стороны, даже допуская, что она ничего не знает, я не собиралась бежать к ней делиться своими новостями после того, как мы целый год почти не разговаривали. Не хотелось бахвалиться перед ней выпавшей мне удачей. Поэтому я отмахнулась от мыслей о Лиле и занялась последними сборами. Я написала Нелле, рассказала ей об изменениях в моей жизни и попросила дать мне адрес учительницы Оливьеро. Я навестила родню отца, двоюродный брат которого обещал одолжить мне старый чемодан. Я обошла своих учеников, родители которых со мной еще не расплатились, и получила последние деньги.

В каком-то смысле я воспользовалась этими визитами как поводом попрощаться с Неаполем. Я пересекла виа Гарибальди, прошла по виа Трибунали и села на автобус на пьяцца Данте. На нем я поднялась в район Вомеро, вышла на виа Скарлатти, откуда свернула в сторону виллы Сантарелла. Вниз, на пьяцца Амедео, я спустилась на фуникулере. Матери учеников принимали меня очень тепло и сожалели, что я их покидаю. Вручив причитающуюся плату, они угощали меня кофе, и почти все преподнесли какой-нибудь подарок. Завершив свое турне, я обнаружила, что нахожусь неподалеку от пьяцца Мартири.

Я шагала по виа Филанджери, раздираемая противоречивыми чувствами. В памяти вдруг всплыл день открытия обувного магазина: Лила в шикарном наряде и ее плохо скрытый страх, что никакие дорогие шмотки не помогут ей стать такой же изысканной, как девушки из этого центрального квартала, потому что по сути она осталась той же, что была. Зато я на самом деле изменилась. Пусть я ношу одни и те же старые тряпки, но я окончила школу и еду учиться в Пизу. Я изменилась не внешне, а внутренне. Другие изменения не замедлят сказаться и затронут не только внешность.

От этой мысли на душе у меня прояснилось. Я встала перед витриной магазина оптики и принялась разглядывать оправы. Да, пора менять очки. Моя оправа съедает у меня пол-лица, надо что-нибудь полегче. Я обратила внимание на круглую оправу с большими тонкими стеклами. И потом, волосы лучше приподнять. И научиться краситься… Я отвернулась от витрины и пешком дошла до пьяцца Мартири.

В этот час многие магазины уже наполовину опустили железные жалюзи. В обувном «Солара» окна были закрыты на три четверти. Я огляделась по сторонам. Что мне было известно о новых привычках Лилы? Ничего. Когда она работала в колбасной лавке, то не ходила домой на обед, хотя жила в двух шагах. Они с Кармен перекусывали чем-нибудь на месте; если я заходила к ним после школы, мы немного болтали. Теперь, когда она работала на пьяцца Мартири, представлялось еще более невероятным, чтобы она ездила обедать домой: слишком далеко и неудобно. Может, она сидит в соседнем баре? Или прогуливается по набережной в компании продавщицы, которую наняла себе в помощь? Или просто отдыхает? Я постучала по приспущенным жалюзи. Никто не отозвался. Я постучала снова. Молчание. Я подала голос. Внутри послышался шум шагов и голос Лилы:

— Кто там?

— Элена.

— Лену! — воскликнула она.

Она потянула жалюзи вверх и очутилась прямо передо мной. Я уже давно не видела ее, даже издалека, и мне показалось, что она изменилась. Она была в белой блузке и узкой темно-синей юбке, как всегда, безупречно причесана и аккуратно накрашена. Вот только лицо как будто сплюснулось и стало шире, как и фигура. Она втянула меня внутрь и опустила жалюзи. В ярко освещенном помещении все поменялось — оно и впрямь напоминало не обувной магазин, а настоящий салон. «Это просто фантастика, то, что ты сделала, Лену! — проговорила она с такой искренностью, что я ей поверила. — Как я рада, что ты пришла со мной попрощаться!» Конечно, она уже знала про Пизу. Она крепко обняла меня и расцеловала в обе щеки. На глаза у нее навернулись слезы, и она повторила: «Я так рада, так рада!» Потом она повернулась в сторону туалета и крикнула:

— Нино, можешь выходить! Это Ленучча!

У меня перехватило дыхание. Дверь открылась, и передо мной и вправду появился Нино. Он держался как обычно — глядел в пол, не вынимая рук из карманов. Но на лице его читалось напряжение и тревога. «Привет», — буркнул он. Не зная, что сказать, я протянула ему руку. Он вяло пожал ее. Меж тем Лила вываливала на меня новости, которые вкратце сводились к следующему: вот уже год, как она тайком встречается с Нино; она специально ничего не говорила мне, чтобы, если все вскроется, уберечь меня от неприятностей; она была на третьем месяце беременности и собиралась открыться Стефано и уйти от него.

Лила говорила хорошо знакомым мне безапелляционным тоном, лишенным всяких эмоций; она кратко и почти презрительно перечисляла голые факты, словно опасалась, что, дрогни у нее голос или нижняя губа, события выйдут из-под ее контроля, и их лавина накроет ее с головой. Нино сидел на диване с опущенной головой и изредка согласно кивал. Они держались за руки.