История нового имени - Элена Ферранте

— Ну и что? — спросила Ада, не слишком доверявшая смелым предположениям Паскуале.

— А то, что он отказался платить ростовщице, вот его и убрали.

— Чепуха! Быть того не может!

Вполне вероятно, что Паскуале и в самом деле сгустил краски, но только мы так никогда и не узнали, кто же убил дона Карло. Кроме того, после его смерти братья Солара выкупили его магазин за смехотворную сумму, оставив работать в нем вдову и старшего сына дона Карло.

— Потому что они благородные люди, — подчеркнула Ада.

— Потому что они говнюки, — подытожил Паскуале.

Не помню, чтобы Антонио как-то прокомментировал это происшествие. Он был поглощен своей болезнью, а речи Паскуале внушали ему лишнее беспокойство. Он вбил себе в голову, что его расстройство заразительно действует на весь квартал и вызывает всякие ужасы вроде того, что приключилось с доном Карло.

Но самое страшное случилось однажды теплым весенним воскресеньем. Мы вчетвером — Паскуале, Ада, Антонио и я — ждали во дворе Кармелу, которая поднялась в квартиру за свитером. Минут через пять Кармен высунулась из окна и крикнула брату:

— Паскуале, мамы нигде нет! Дверь в туалет заперта изнутри, но она не отзывается!

Паскуале бросился вверх по лестнице, мы за ним. Испуганная Кармен стояла возле двери туалета. Смущенный Паскуале несколько раз тихонько постучал, но не дождался ответа. Тогда Антонио кивнул на дверь и сказал другу: «Не бойся, я потом починю», и Паскуале навалился на ручку так, что едва ее не сорвал.

Дверь распахнулась. Джузеппина Пелузо всегда была веселой, деятельной и приветливой женщиной, труженицей, готовой противостоять любым испытаниям. Она не переставала заботиться о муже, сидящем в тюрьме. Я помнила, как она бросилась на его защиту, когда его арестовали по обвинению в убийстве дона Акилле Карраччи. Четыре года тому назад она с разумным дружелюбием приняла приглашение Стефано на новогоднюю вечеринку и пришла к ним в гости вместе с детьми, радуясь примирению обеих семей. Она была счастлива, когда Лина помогла Аде устроиться на работу в новой колбасной лавке. Но теперь, когда умер ее муж, силы покинули Джузеппину; за считаные недели она превратилась в тень себя прежней — от нее остались кожа да кости. Она открутила светильник — металлическую лампу, висевшую на цепочке, — и на торчащий из потолка крюк прикрепила железную струну, на которой сушила белье. На ней она и повесилась.

Антонио первым увидел тело и разрыдался. Успокоить его оказалось труднее, чем даже детей Джузеппины — Кармен и Паскуале. Он в ужасе повторял: «Ты видела ее босые ноги? Какие длинные у нее были ногти! На одной ноге накрашены красным лаком, а на другой нет!» Я не обратила на это внимания, но он замечал все. После возвращения из армии Антонио еще сильнее, чем прежде, уверился, что, несмотря на болезнь, обязан быть мужчиной, бросать вызов опасностям и решать все проблемы. Но он был слишком уязвим. После этого случая ему неделями в каждом темном углу чудилась Джузеппина; он сдавал на глазах, и мне даже пришлось отказаться от некоторых своих обязанностей, чтобы помочь ему прийти в себя. Он был единственным, с кем я более или менее регулярно виделась, пока у меня не начались выпускные экзамены. Зато Лилу за все это время я видела лишь однажды, на похоронах Джузеппины, она стояла рядом с мужем и обнимала плачущую Кармен. Они со Стефано прислали огромный венок с траурной фиолетовой лентой с надписью «Соболезнования от супругов Карраччи».

Но видеться с Антонио я перестала не из-за экзаменов. Просто так уж совпало. Однажды Антонио сам пришел ко мне и с некоторым облегчением сообщил, что согласился работать на братьев Солара. Мне эта новость совсем не понравилась; я истолковала ее как еще одно проявление его нездоровья. Он ненавидел Солара. Подростком он дрался с ними, защищая честь сестры. Вместе с Паскуале и Энцо они как-то отколотили Марчелло и Микеле и разбили их «милличенто». Но главное, он ведь бросил меня из-за того, что я ходила к Марчелло и просила его помочь Антонио откосить от армии. Почему же теперь он так изменился? Он пустился в объяснения, но они звучали невнятно. По его словам, в армии он понял, что простой солдат должен подчиняться старшему по званию и что порядок лучше беспорядка. Он сказал, что его научили, как тихо подкрасться к человеку сзади и убить его, пока он тебя не заметил. Из чего я сделала вывод, что болезнь и вправду оказала на него серьезное воздействие, но главная проблема заключалась в том, что ему нужны были деньги. Он пришел в бар Солара и предложил свои услуги. Поначалу Марчелло его отшил, но потом сказал, что будет платить ему энную — он именно так и выразился — сумму в месяц, чтобы Антонио всегда был под рукой.

— Под рукой?

— Да.

— А что ты будешь делать?

— Не знаю.

— Не связывайся с ними, Анто.

Но он связался. Из-за этого он поссорился и с Паскуале, и с Энцо, который отбыл на армейскую службу еще более мрачным и неразговорчивым, чем обычно. Болен он или здоров, ни один из двух друзей не смог простить Антонио, что он пошел на поклон к Солара. Особенно злился Паскуале, помолвленный с Адой: он заявил будущему родственнику, что больше не желает его видеть.

Я быстро отключилась от их проблем и сосредоточилась на подготовке к выпускным экзаменам. День и ночь сидя над книжками, измученная жарой, я то и дело вспоминала прошлое лето, особенно те июльские дни, когда Пинучча еще была с нами и мы с Лилой и Нино составляли счастливое трио — или мне так казалось? Но я гнала от себя и эти картины, и отголоски наших разговоров, не позволяя себе отвлекаться.

Эти экзамены стали в моей жизни решающими. За два часа я написала сочинение на тему «Роль природы в поэтике Джакомо Леопарди», включив в текст не только стихи, которые помнила наизусть, но и несколько красивых цитат из учебника по итальянской литературе; но главное, я первой сдала работу на экзамене по латыни и греческому, в то время как мои одноклассники, включая Альфонсо, только-только склонились над своими листками с заданием. Это привлекло ко мне внимание экзаменаторов, в особенности одной худощавой пожилой учительницы в розовом костюме и с голубоватыми волосами, как будто только что вышедшей из парикмахерской; она посмотрела на меня с благосклонной улыбкой. Но все-таки по-настоящему решающим стал устный экзамен. Все учителя меня поздравили, но больше всех радовалась все та же синьора с голубыми волосами. Ее восхитило не столько содержание моего сочинения, сколько моя манера изложения.

— Вы прекрасно пишете, — сказала она с легким акцентом, которого я не распознала, поняв только, что так говорят где-то очень далеко от Неаполя.

— Спасибо.

— Значит, вы и в самом деле думаете, что ничто не вечно, в том числе поэзия?

— Так думает Леопарди, а не я.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— А что думаете вы?

— Мне кажется, красота — это иллюзия.

— Своего рода леопардианский сад?