Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников

С другой стороны, опасность и затруднения были не меньше. Патриотическая партия начинала приметно оправляться от поражения 1849 г. и сгорала от нетерпения возобновить борьбу. Правда, мнения, высказанные в завещании Даниила Манина, были уже в это время довольно распространены между итальянскими революционерами и изгнанниками. Проученные горькими неудачами, многие даже крайние мадзинисты увидали необходимость поступиться на время некоторыми существенными частями своей программы и сгруппироваться вокруг конституционного знамени Виктора-Эммануила, которого честный дебют на королевском поприще привлекали их к Савойскому дому и к умеренности гораздо больше, чем осторожная политика Кавура. Чтобы воспользоваться этими благоприятным настроением умов, необходимо было не терять времени.

Союз с Турцией и с Наполеоном [III] никогда не был популярен в этих патриотических кружках. Убедившись, что союз этот не даст тех практических результатов, которых от него ждали, его стали считать политической ошибкой. Доверие к удачливости кавуровской политики стало значительно подрываться. В Генуе вспыхнула новая попытка мадзиниевского восстания, которую легко задушили вооруженною силою. Но с часу на час подобные же попытки могли повториться в разных углах Италии. Кавур не мог не понимать, что несколько побед, которые он будет вынужден одержать над итальянцами, нанесут всей его восьмилетней политике смертельный удар, низведут Пьемонт на степень королевства Обеих Сицилий или чего-нибудь в этом роде. Уже реакция и клерикалы поднимали голову. Выборы 1857 г., произведенные под впечатлением генуэзской бойни, дали уже довольно слабое либеральное большинство. Малейшее потрясение могло нарушить равновесие, установившееся не без труда вначале царствования Виктора-Эммануила… Война с Австрией, война немедленная и решительная, одна могла поправить дело.

Наполеон III в душе постоянно благоволил к Италии. Отмена трактатов 1815 г. была для него легко понятной династической необходимостью. Но со вступления своего на престол он как будто совершенно забыл то, что сам считал своим историческим призванием. Он в это время старался уступками французскому клерикализму укрепить себя на бесцеремонно захваченном престоле. Его министр иностранных дел, Валевский, в своем благоговении перед папой, был одним из опаснейших противников сближения между сардинским и императорским правительствами. Отсюда вытекали все эти противоречия и колебания. Мы не утверждаем, что более искусный дипломат на месте Кавура победил бы все эти трудности и ускорил бы развязку; но не подлежит никакому сомнению, что Кавур этого не сделал. Все его сношения с тюльерийским двором, тотчас по возвращении его из Парижа, ограничиваются самым обыденным заискиванием, не дающим никаких положительных результатов.

В январе 1858 г. разносится по всей Европе весть о покушении на жизнь императора в улице Ле Пелетье.

«Дай только Бог, чтобы это был не итальянец!» – воскликнул Кавур, когда весть эта донеслась и до него.

Это был римский изгнанник Феличе Орсини[326].

Ближайшим результатом этой катастрофы для Пьемонта была суровая нота, сообщенная французским посланником туринскому кабинету. От последнего самым настойчивым образом требовалось издание нового стеснительного закона о печати; запрещение некоторых повременных изданий; изгнание множества итальянских и иностранных эмигрантов и еще несколько тому подобных мер. Исполнение этих требований было заявлено в форме вежливой, но не допускавшей возражения. Впрочем, сам Наполеон III имел по этому делу очень несвязный, но крайне неутешительный разговор с пьемонтским генералом, посланным поздравлять его от имени Виктора-Эммануила. С обычной своей запутанностью, император французов говорил, что он потребовал некоторых подобных мер и от Англии; что коварный Альбион, по-видимому, не намерен их уважать. Из этого неизбежно произойдет война. «Положим, – говорил он, – что в этом столкновении вы станете на сторону Англии. Но какая польза для вас может произойти из того, что англичане пошлют в Специю или в Геную два-три корвета?» и т. п.

Орсиниевская бомба взорвала на воздух всю политику Кавура по отношению к Франции. Не предвиделось решительно никакой возможности не только сделать новый шаг на пути франко-итальянского союза, но даже и удержаться на прежней точке. Быть может, Кавур и не задумался бы купить ценой этой новой жертвы необходимое для него союзничество; но он очень хорошо понимал невозможность исполнения французских требований. Он признавался в совершенном своем бессилии. Добиться от палаты депутатов голосования новых стеснительных законов можно было не иначе, как отдавшись в руки парламентской реакции, которая дорого бы заставила Кавура заплатить за то, что она называла его отступничеством. «Конституция дает нам право, – говорил Кавур, – распустить это собрание и созвать новое. Но нация не отступится от своих представителей и выберет их снова. Что же тогда? Виктор-Эммануил отречется от престола; наступит эпоха государственных переворотов».

Надежды умилостивить Наполеона, убедить его отказаться от своих требований было так мало, что Кавур даже не пробует этого. Он дает Валевскому ничего не значащие, уклончивые ответы. В сущности, он видит, что его инициатива разбилась о неожиданное препятствие. Он тщетно ищет уловки, которая дала бы возможность спасти хоть часть драгоценного груза, но не находит решительно ничего. За бессилием первого своего министра, Виктор-Эммануил, в первый раз после критической эпохи своего воцарения, снова выступает на сцену. Он пишет императору трогательное послание. Он говорит, что, при всей своей дружбе и преданности императору, он решительно отказывается исполнить то, чего от него требуют, что это не в его воле и не в его нравах; что, если его доведут до крайности, то он, по примеру своих савойских предков, уйдет в горы; что он готов потерять свою корону, если не в силах защищать ее, и пр. Письмо это, как и следовало ожидать, не произвело никакого впечатления. Граф Латур д’Овернь[327], французский посланник, настаивал на своем.

Мы умышленно остановились на этих подробностях, так как они, по нашему мнению, рисуют личность и значение Кавура совершенно не в том свете ничем не смущающегося, вечно удачливого дипломата, в котором характеризуют его восторженные поклонники. При всех своих достоинствах, это не был вечно победоносный дипломат, всегда артистически играющий людьми и событиями, умеющий из самых неблагоприятных и неожиданных случайностей извлекать элементы своего триумфа. Орсиниевское покушение разбило в прах скромные результаты его восьмилетней дипломатической деятельности.

IV

Трудно представить, чем бы кончилось это критическое положение Пьемонта и его первого министра, если бы в современной истории элемент глупо-случайный, почти сказочный, фантастически не играл никакой роли. Несомненно только то, что выход был найден не инициативой Кавура, а выскочил как черт из-за печки. В одно прекрасное утро в Турине была получена из официозного источника копия с предсмертного обращения Орсини к императору французов.