Не забывай меня, любимый! - Анастасия Туманова

– А чего это вы все сюда поналезли?! – вдруг послышался от дверей спокойный, слегка рассерженный голос, и цыганки разом умолкли. В комнату быстро, на ходу отстраняя с дороги не успевших увернуться женщин, вошла Настя. Пристально осмотрев цыганок, велела: – А ну-ка марш-марш отсюда все до единой! Иринка, и ты тоже! Ишь, встали караулом вокруг девочки… Поздно спохватились, брильянтовые! Раньше стеречь-то надо было!

Цыганки молча двинулись к дверям. Последней ушла плачущая Дарья, которой мать, наклонившись, сказала несколько едва слышных слов, и комната опустела.

Настя медленно прошлась вдоль стены. Открыв окно, выпустила на волю замучившегося жука, опустила ситцевую, в розовых цветах занавеску, и в комнате сразу стало сумрачно и прохладно. Солнечный луч улёгся на дне кружки с водой, отбросив на потолок зыбкое зеленоватое пятнышко света. Глядя на него, Настя вполголоса проговорила:

– Девочка, прости моего сына.

Дина медленно повернула голову.

– Простить – кого?..

– Моего сына, – ровно повторила Настя, присев на край постели и внимательно вглядываясь в серые, мутные от слёз глаза внучки.

Дина отвернулась, спрятала лицо в подушку. Хрипло спросила:

– Что ты знаешь, мами?.. Что?

– Ничего не знаю, – спокойно ответила Настя. – Ничего я не знаю, девочка. Только одно хочу сказать: коли уж так вышло – надо тебе с Сенькой пожить. Хоть год, хоть полгода, чтоб люди лишнего не болтали. Год промучаешься с ним, чтоб цыгане не гавкали, что ты, мол, полчаса в кустах замужем побыла… и разбегайтесь в разные стороны. Там уж слова худого никто не скажет. Главное – что ты замуж честной вышла и замужем честно жила. А дальше уж никто тебе не судья. Ты цыганка. Понимать такое должна.

– Я понимаю… – сдавленно произнесла Дина. – Я знаю…

– Вот и умница, – с облегчением сказала Настя. – А сейчас лучше поспи. Завтра нам в дорогу трогаться, так что лучше тебе отдохнуть. Мне ещё мать твою в чувство приводить…

– Бедная… Столько всего на неё упало… – зажмурившись, пробормотала Дина, и две слезы снова выбежали из-под её плотно сжатых век. – Мами, ты иди к ней, пожалуйста… И ещё… позови мне Меришку.

– Может, потом, девочка? – чуть помедлив, спросила Настя.

– Нет, сейчас. Быстрее… Позови! Я ей сказать должна, очень важное…

– Дэвлалэ-э… Ладно. Ежели найду – позову.

Встав, Настя вышла из комнаты. На подбежавших было к ней цыганок она взглянула так, что те отшатнулись.

– Опять выстроились, как солдаты?! Уйдите, говорят вам, от двери, дайте девочке поспать! Кто Меришку, раклюшку, сегодня видал?

Оказалось, что видели многие. Вместе с другими девчонками Меришка стояла сегодня в толпе, когда Сенька втащил во двор молодую жену. Кто-то вспомнил, что раклюшка, кажется, плакала.

– Испугалась, верно… Непривычная, что и говорить!

– Эта девочка поболе вас горя видала! – отрезала Настя. – Сейчас-то она где?

Но этого никто не знал.

– Чтоб нашли мне! И к Динке отправили, что-то она Меришке сказать хочет! – распорядилась Настя. – Илья мой куда задевался?

– Со двора ушёл…

– Господи, куда?! И этого не знаете?! Да чтоб вам пусто было, только языки чесать выучились, а как до дела – нет никого! Всем стадом за одним дедом доглядеть не можете! Пропадите вы пропадом, сороки бесхвостые! – и, на ходу затягивая на волосах платок, Настя быстро вышла из комнаты.

Следом выбежали несколько молодых женщин, рассыпались по двору, вылетели за ворота, и вскоре вся слобода звенела от их криков: «Меришка! Меришка-а-а! Кай ту, чяёри, яв адарик! Яв кэ ямэ!»[72]Но Мери не отзывалась.

Над Днепром спускались плотные, душноватые сумерки. Из-за степи поднимался рваный край тёмно-синей тучи, и на её фоне яркими, золотистыми казались высвеченные низким солнцем ветви вётел, едва тронутых зелёным пушком. Влажно, остро пахло молодой травой и оттаявшей землёй. Вода Днепра, медленно бегущая в обрывистых берегах, казалась неподвижной, потемневшей: тяжёлые облака, перегородившие полнеба, уже отразились в ней. Сверху раздавался тоскливый журавлиный крик: целый клин летел над рекой, возвращаясь из тёплых стран в родные, ещё холодные болота и залитые талой водой луга. Со стороны косогора уже поднимался туман, две охотящихся совы промчались совсем низко над травой – и прянули в сторону, увидев на отлогом песчаном берегу, у самой воды, огонь костра и рядом с ним – две крохотные красные искорки цыганских трубок.

– Гроза будет, – нарушил молчание Митро, покосившись на подбирающуюся к косогору тучу.

– Рано ещё грозе, – Илья тоже поглядел в сторону темнеющей полосы над рекой. – Так… дождичком польёт. Пора до дому, что ли?

– Сейчас пойдём, – Митро, покряхтев, подтолкнул сапогом в огонь несколько выпавших веток, и костёр весело затрещал, выстрелив в небо целым снопом искр. – Вот объясни мне, в конце концов, какая муха твоего парня укусила?!

– Морэ, ей-богу… – Илья, делая вид, что выбивает трубку, незаметно перевёл дыхание. В горле до сих пор стоял горький, мешающий дышать ком. – Если б мне кто самому растолковал – последнее б с себя снял для того человека… Не было такого у нас в роду! Понимаешь – не было никогда!

– Угу… – проворчал Митро. – Настьку-то кто из Москвы украл – не припомнишь?

– Украл? Я её украл?! А ничего, что эта украдённая впереди меня по дороге скакала и голосила: живей, догонят, мол?! – взвился Илья. И, не дав Митро опомниться, перешёл в контратаку: – И, между прочим, золотой мой, уж кому-кому, а тебе заткнуться надо бы! Сам-то, морэ, а?! Из чужого табора! От болгаров! Илонку! Невесту чужую, просватанную! Вот с такой монетищей на шее! Пришёл, кинул глазом – и увёл, как кобылу беговую! Скажешь – не было?!

– Ну, было, ну и что?.. – стушевался Митро. – Это ж когда было-то… И ведь не силой я её тогда уволок, а с полного согласья!

– И я Настьку – с полного! Не поверишь – отговаривал ещё! Стращал, что загнёшься, мол, в таборе, давай лучше в Москве куковать…

– Ну уж это, Смоляко, ты и вправду врёшь! – снова рассвирепел Митро, яростно швыряя трубку в траву и не замечая рассыпавшихся по его штанам крошечных искорок. – Врёшь без стыда, без совести! Заморочил девке голову, кинулась она за тобой, как в колодец головой, а ты и рад был, поганец!

– Да вот и ничего же такого! Ты сам её спроси!

– Тыщу раз спрашивал! То же, что и ты, говорит, зараза!

– Так какого ж ещё чёрта тебе?!.

Митро, сердито сопя, умолк, зашарил руками вокруг себя, отыскивая трубку. Илья нашёл её первым, подал.

– Табак есть?

– У тебя не возьму, не дождёшься… – проворчал Митро. Через некоторое время, очень старательно набивая трубку, спросил: – Смоляко, ты мне хоть сейчас растолкуй: чем ты мою Маргитку взял?