Северный крест - Валерий Поволяев

— Дай Бог, дай Бог! — Наталья Николаевна тяжело вздыхала.

Народа в Булонском лесу всегда бывало немного, и это устраивало чету Миллеров — не надо было оглядываться по сторонам, раскланиваться и придавать лицам официальное выражение.

— Что слышно о Кутепове? — интересовалась Наталья Николаевна с искренней озабоченностью.

Этот вопрос всегда вызывал у Миллера тревогу, недоумение и боль.

— Он как сквозь землю провалился.

— Жаль. Неплохой был человек. Жив ли он сейчас?

— Вряд ли.

— Почему ты так считаешь, Эжен? Или у тебя есть какие-то сведения?

Миллер склонил голову к плечу жены, вздохнул.

— Сведений никаких нет. У Кутепова — натура боевика. С одной стороны, он вряд ли так просто дался в руки, а раз не дался, то дело наверняка дошло до стрельбы. Где стрельба — там трупы. А с другой стороны, может быть, он и жив.

Наталья Николаевна передёрнула плечами, будто ей было холодно.

* * *

Митя Глотов вместе с Аней Бойченко также иногда приезжал в Булонский лес — и вели себя молодые люди точно так же, как и чета пожилых Миллеров: ходили по дорожкам, по листве, молчаливые, подбрасывали ногами сухие листья, а если уж и заводили разговор о чём-то, то только о России.

— Из России выехала лучшая часть интеллигенции, — заметил со вздохом Митя. Аня промолчала. — Я уж не говорю о таких признанных корифеях, как Шаляпин и Прокофьев, Бунин и Коровьев, но ведь кроме них страну покинули и Анна Павлова, и Дягилев, и шахматист Алёхин, и Игорь Стравинский, и Ида Рубинштейн, и Ходасевич... — Митя остановился, всплеснул возбуждённо руками. — Да, Господи, всех не перечислишь! — В следующий миг лицо его сделалось печальным, он прижал к вискам пальцы и произнёс тихо, с жалостью, вполне объяснимой: — Эх, Россия, Россия! В Пастеровском институте работают наши лучшие учёные-эмигранты, лучший археолог Франции — наш профессор Ростовцев, самый быстрый пароход Франции «Нормандия» построили русские инженеры Юркевич и Петров, винты для Нормандии отлиты по системе Хоркевича, а фирма «Ситроен» поручила сделать иллюстрации к своей великой африканской экспедиции художнику Яковлеву... И так далее. Всюду русские, русские, русские.

Тихо было в Булонском лесу. Тихо и печально.

Митя перевёл взгляд на девушку, вздохнул украдкой:

— О чём вы думаете, Аня?

Та ответила, чуть помедлив:

— О России.

Митя Глотов опустил голову.

— А я, даже когда нахожусь в театре и восхищаюсь танцами в «Фиалках Монмартра», тоже думаю о России.

Над людьми низко, едва не касаясь крыльями голов, пронеслась стая ворон — напористая, стремительная. Митя проводил птиц грустным, каким-то зажатым взглядом:

— Здесь даже вороны другие.

* * *

В Москве внимательно следили за тем, что происходит в Париже. Естественно, от бдительного ока чекистов не ускользнул тот факт, что у многих эмигрантов появилось желание вернуться в Россию.

Их не останавливало даже то, что в России выстрелом в упор был убит бывший белый генерал Яков Александрович Слащов. Из Крыма Слащов эвакуировался в Турцию, но в ноябре двадцать первого года вернулся домой, в Россию. Вернулся не один — с ним в Севастополь прибыли несколько офицеров и генерал Мильковский[39].

Убил Слащова некий Лазарь Львович Коленберг, из мещан, родившийся в 1905 году в городе Николаеве. Как было сказано в специальном заключении ГПУ, Коленберг частным образом брал у Слащова уроки тактики и благородных манер, на одном из уроков — дело было одиннадцатого января 1929 года — он застрелил бывшего белого генерала прямо в его квартире. Соседи услышали три выстрела и вызвали милицию. Психиатрическая экспертиза признала Коленберга психически неполноценным, и над ним не было никакого суда.

Вернувшиеся вместе со Слащовым начальник личного конвоя генерала Мезернецкий и Баткин были расстреляны в тридцатом году, во второй половине; полковник Гильбих и капитан Войнаховский — в тридцать первом году. Судьбы генерала Мильковского и жены Слащова неизвестны до сих пор.

И тем не менее, несмотря на доходившую из России информацию, эмигранты начали возвращаться на Родину. Вернулся Толстой, вернулся Куприн. В архиве до сих пор хранится письмо «красного графа» Толстого Сталину, в котором писатель докладывал вождю, что получил открытку от Бунина. Тот жаловался графу, что «положение его ужасно», «он голодает и просит помощи». Неделей позже писатель Телешов получил из Франции открытку, где Иван Алексеевич заявлял уже прямо: «Хочу домой!» Толстой в упомянутом письме спрашивал у Сталина: «Мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на Родину?»

В Париже тем временем на грани разоблачения оказался сын генерала Абрамова, ближайшего сподвижника Миллера, — его подозревали в связях с Лубянкой. Именно там, на Лубянке, в здании бывшего страхового общества «Россия» располагалась нынешняя «чрезвычайка». Впоследствии так оно и оказалось — сын Абрамова был связан с Лубянкой.

Выяснилось, что чекистами завербован и бывший командир корниловской дивизии генерал Скоблин Николай Владимирович и его жена, известная певица Надежда Васильевна Плевицкая.

И Скоблин и Плевицкая были хорошо известны русской эмиграции. Городские романсы, исполняемые Плевицкой, были очень популярны в эмигрантском Париже. Плевицкая пела всё подряд, репертуар её был очень широк, ей удавалось всё — даже романсы, написанные специально для мужского голоса. К слову, Плевицкой нравился репертуар Юрия Морфесси[40] — красивого, прилизанного, похожего на графа и, как говорили, получившего образование в Оксфорде в одно время с убийцей Распутина Феликсом Юсуповым, который тоже окончил Оксфорд.