Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

– Испугался, – прохрипел он, прожигая меня взглядом. Умей ненависть убивать, я бы уже сидел в теле Иосикавы, сменив там Ловкача. – Решил: съедят. Вот дурак! Да пусть бы съели, я бы уже перебрался в кого-то из этих мокриц…

Он зашелся диким смехом:

– Ищи-свищи! А там бы придумал, как сбежать. Испугался, говорю. Упал рядом, притворился мертвым. Решил: утром срастусь, сбегу в скалы. Там видно будет! Говорю же, дурак. Запаниковал, утратил соображение. Хуже нет видеть, как тебя едят…

Мне вспомнился бедняга Кёкутэй, запертый волей случая в отвратительном теле дзикининки. Вот кому удача привалила: сам себя ел, сам видел, как его едят! Рассказать об этом Ловкачу? Вряд ли он оценит.

– Тебя привязали за волосы, – кивнул я. – Ты перекусил прядь, освободился. Сросся, сбежал. Понял, что выбрал не лучший вариант, но было поздно. Теперь картина полная, благодарю. Бери весло, мы и так задержались. Бежать тебе некуда, а драться нет смысла.

– Вы меня не боитесь, – пробормотал Ловкач. – Вы меня совершенно не боитесь…

Солнце нырнуло, чтобы больше не вынырнуть. Холодные пальцы ветра забрались мне под одежду. Проникли глубже, сжали сердце в кулаке.

– Чего нам бояться? – спросил я. – Нас здесь трое против тебя одного. Даже захоти ты опрокинуть лодку, мы скрутим тебя раньше. Ты больше не хитобан, Тиба-сан. Ты «второй человек», ты получил другое тело, а оно родилось без свойств «летающей головы». Тело многое значит, один мой знакомый людоед мог бы тебе кое-что порассказать об этом. А если вдруг ты потеряешь голову…

– Не боитесь, – повторил Ловкач, беря весло. – Храбрые люди, сильные люди. Умные люди. Горячие, нетерпеливые. Разоблачили, да? Не могли потерпеть до пристани? До заставы?!

Я подмигнул ему:

– На это ты и рассчитывал, правда? Мы пристаем к берегу, и Тиба-сан растворяется в ночи. Старшине караула и лошадь дадут без помех. Ищи ветра в поле! И вот ты на свободе, а мы гоняемся за тобой по всему Госю со своими разоблачениями. Выясняется, что ты уже перебрался на Хонсю, Эдзоти, в королевство Рюкю; твой след теряется… Хорошенькое дело!

– Было бы хорошо, – мрачно бросил Ловкач, – не будь так плохо. Что же мне теперь делать?

– Я бы, – вмешался старший дознаватель, произнося слова с напускной задумчивостью, – на твоем месте начал каяться. Слезно каяться, понял! Начал бы здесь, а продолжил на берегу. Молил бы о прощении, пал бы в ноги инспектору Куросаве. Заверил бы, что всем сердцем стремишься к честной жизни.

Ловкач скрежетнул зубами:

– И меня отпустят, так? Выдадут грамоту?

Он ударил веслом по воде:

– Сделают береговым стражником? Я вам что, деревенский дурачок?!

– Не отпустят, – согласился Сэки Осаму. – И стражником не сделают. Но грамоту о фуккацу мы тебе выпишем по всем правилам. Будет новое следствие, в этом нет сомнений. Судья может учесть искреннее покаяние, а также тот факт, что ты был убит старшиной Иосикавой. Есть шанс, что судья снизит тебе наказание. Так делали с заключенными, которых выпускали из тюрем во время пожаров. Тем, кто добровольно вернулся, снижали наказание на один пункт.

– А тем, кто не вернулся?!

– Их ловили и наказывали. Но уже не только беглецов, а всю их семью.

– Один пункт?

– Без покаяния тебя вернут на остров Девяти Смертей. Будешь ты и дальше пить кровь ссыльных, не будешь – суду это без разницы. Здесь и так люди мрут как мухи. Один пункт заменит тебе остров каторжными работами в рудниках. У работ есть срок, по окончании его каторжан ссылают в провинцию под надзор.

Лодку качнуло на волне.

– Один пункт, – просипел Ловкач. Казалось, его душит невидимка. – Один драгоценный пункт. Какое милосердие! И все-таки: что бы вы сделали, отвались у меня голова?

Над нами, в быстро сгущающейся тьме, хлопали крылья чаек. Обычно чайки летают тише, если не издают противных кошачьих воплей. Но у этих, похоже, вместо крыльев были паруса. Или это кровь гремела у меня в ушах?

– Да ничего! – господин Сэки рассмеялся. – Летай хоть до утра, ешь птиц. Тело останется в лодке, мы даже не станем ловить твою дурную голову. Рано или поздно тебе придется вернуться и прирасти к телу. Не беспокойся, мы его сохраним, просто крепко свяжем.

– А если я не вернусь?

– Тогда ты умрешь: сперва голова, за ней тело. При свете солнца ты не способен жить разделенным. Но это уже будет самоубийство, Ловкач! Ты самурай? Если желаешь, соверши сэппуку на свой манер. Не скажу, что после этого стану уважать тебя, но…

Никто не узнал, что имел в виду Сэки Осаму. Все неродившиеся слова застряли в горле старшего дознавателя, когда голова Ловкача – голова старшины Иосикавы! – покатилась ему на грудь. Вопреки ожиданиям, она не упала на дно лодки, а в последний момент по крутой дуге, чуть не задев меня, взмыла в небо.

Второй гребец завопил от ужаса. Вне себя от увиденного, он перевалился за борт и, хрипя надсаженной глоткой, поплыл назад, пытаясь достичь лодки слуг. Хорошо еще, ему хватило соображения не догонять лодку инспектора, сгинувшую в дальних сумерках.

Болела шея, как если бы у меня самого отвалилась голова. Шея, затылок, плечи – все ныло, крутило, каменело от боли. Почему? Да потому что я изо всех сил боролся с желанием обернуться, бросить взгляд назад, узнать, достиг ли несчастный стражник своей цели. Это была спасительная ложь. Судьба второго гребца мало интересовала меня. Но гордость не позволяла признаться в том, что Торюмону Рэйдену до одури хочется отвернуться. А если нет, так хотя бы зажмуриться, чтобы не видеть, как голова Ловкача Тибы висит над нашей лодкой, бешено выпучив глаза.

Лесной тэнгу сейчас позавидовал бы этим белым от ярости пузырям, вылезшим из орбит.

– Мое имя Ямасита Тиба! – взревела голова старшины Иосикавы. – Я самурай из провинции Кавати! Предки мои, услышьте! Пускай я жил как вор и преступник, но умру я самураем!

Невозможно, подумал я, содрогаясь. Он хочет покончить с собой? Но как вспороть себе живот, если твой живот вместе с остальным телом валяется на дне лодки, а голова парит в воздухе? Чем держать меч? Зубами? Да и где его взять, этот меч?!

Великий будда, о чем я думаю?

Все мысли разом выскочили из моей головы, когда голова Ловкача ринулась на меня, пытаясь вцепиться в горло. Не знаю зачем, но я привстал, и голова с невероятной силой ударила в мою грудь, опрокинув навзничь, на колени господина Сэки. Лодка опасно закачалась. Старший дознаватель закричал, когда зубы Ловкача, промахнувшись мимо моей глотки, вцепились господину Сэки в щеку. Я видел, как Сэки Осаму, не растерявшись, ладонями ударил Ловкача по трепещущим ушам – и голова, разжав челюсти, упала на дно лодки.

Я извернулся, хватая проклятую голову, но опоздал. Ловкач тотчас же взмыл в небо, будто мяч, посланный умелым игроком. Мои руки схватили пустоту.