Черный беркут - Михаил Нестеров

Ремез припал к окулярам бинокля, на миг ему показалось какое-то движение в клетке. Но нет, только показалось, режущий глаза свет не давал рассмотреть все в деталях. Такая возможность представится по ходу продвижения отряда на юг, а сейчас бойцы сосредоточились в той точке, откуда планировалось начать операцию. Однако одна из машин, развернувшись в их сторону, принудила «беркутов» ко второму варианту.

Николай коснулся руки Ремеза: пошли.

Отряд бесшумно снялся с места.

Спецназовцы сделали порядочный крюк, выходя к поселку с южной стороны. Теперь единственным источником света им служили яркие звезды. Небо на северо-востоке начало понемногу светлеть, скоро появится луна. Через полчаса она зависнет над старой крепостью, будет помогать отряду и мешать одновременно.

Тишину ночи нарушало ворчливое урчание грузовиков; и теперь уже с южной стороны раздался одинокий свист пересмешника. А до этого в горах раздался протяжный вой: оскалившись, появление луны встречал шакал. Его тоскливую песню подхватили еще несколько глоток. И затихли.

Все было расписано по секундам, каждый выполнял свою функцию. Дав остыть бойцам после сорокаминутного марш-броска, Кавлис, отмечая время на светящемся циферблате «командирских» часов, жестом отдал распоряжение Зенину, Сапрыкину, Касарину и Ремезу. А сам с остальными бойцами поспешил на возвышенность как раз напротив дома Безари, но несколько правее от него. Расстояние до дома — чуть больше ста метров.

Разведчики не сделали и двух шагов в сторону кишлака, как вдруг один за другим заглохли двигатели «КамАЗов». Пару секунд спустя выключилось зажигание, погасли фары. Одновременно с этим показалась луна. Она устремилась вверх, звезды вокруг стали меркнуть. Если бы Ремез стоял в это время на возвышении, он бы увидел, что путь, мысленно проделанный им во время разведки, довольно ярко освещается луной.

Разведчики опаздывали на пятнадцать-двадцать минут.

Ремез беззвучно выругался. Он достиг третьего по счету от резиденции Безари дома и прижался к стене. Рядом с ним остановился Сапрыкин. Зенин и Касарин — напротив, у сарая. Пригибаясь под распахнутым настежь окном, Алексей вспугнул пару летучих мышей. Прошелестев крыльями, они едва не коснулись его лица. Ремез недовольно поморщился и двинулся к углу дома.

В нем никто не обитал. Летучие мыши послужили своеобразным подтверждением этого.

Алексей осмотрел улицу, бросил взгляд на восточную высотку, откуда они с Зениным вели утреннее наблюдение за поселком.

Глаза привыкли к сумеречному свету, экстремальная ситуация, как часто бывает, обострила зрение, сейчас «беркуты» видели так же хорошо, как днем. Через две-три минуты они заметят часовых, снимут их, «мухи не потревожив», но...

Ремез предостерегающе поднял руку. Со стороны крепости к дому Безари спешил человек. Алексей обнажил нож и приготовился.

* * *

Рахима не спала. Мочевой пузырь старшей дочери табиба давно стал слабым, ночью она часто прерывала свой сон. Около полуночи она проснулась в очередной раз и вышла во двор. Их дом стоял неподалеку от крепости; из-за мрачной башни выглядывала луна. Где-то вдалеке раздался жалобный вой шакала. Очень далеко. По-видимому, он спугнул птицу. Она тревожно пропела короткую песню и смолкла. Рахима распознала по голосу пересмешника, редкого гостя в этих краях. Старая таджичка уже давно не слышала пения этих птиц, но вот вчера она дала о себе знать.

Рахима, вглядываясь, заслонила глаза ладонью от солнечного света, позвала отца. Последнее время он стал забывчивым, часто называл ее именем младшей дочери, которая умерла в прошлом году.

— Отец, погляди, кто прилетел к нам в гости.

Старик не ответил, даже не вышел из дома.

Она позвала вторично:

— Папа!

— Отстань от меня, Айша!

Рахима обиделась: опять назвал именем сестры.

Сейчас отец был не в духе. Настроение его испортилось после возвращения от Безари.

При воспоминании о красивом благородном воине Рахима приходила в смятение. В этом году ей исполнится шестьдесят два года. В молодости она была замужем, но Аллах забрал мужа, не дав ей детей. Айша рожала дважды, оба ребенка умерли еще грудными.

— Проклятие на моем роду! — неистовствовал отец, награждая оплеухами своих дочерей. — Ни замуж выйти, ни родить! Выгоню из дома!

Рахима несколько раз видела Безари, когда приезжала в Нижний Пяндж. Это сейчас ему шестьдесят лет, а тогда он был молодым тридцатилетним мужчиной с иссиня-черной бородой, по которому сходили с ума местные красавицы. В ту пору он встал во главе тайной мистической организации.

Прошли годы. Вначале Рахима сохла по Безари, потом начала желать любого мужчину, пускай даже пожилого, потом высохла сама, разменяв шестой десяток.

А Безари все такой же красивый, ничуть не изменился, стал, правда, дородней, лицо сытое, борода на две трети седая. Когда она увидела Безари в родном кишлаке, ей захотелось приласкать его как сына, ибо чувствовала себя рядом с ним древней неопрятной старухой.

В тот вечер она привела себя в порядок и пила шурпу, имея более-менее благообразный вид.

Табиб все замечал, он посмеивался над дочерью, всерьез думая, что та сошла с ума и ему вскоре придется лечить и ее.

— Ты дура, Айша, — сказал он дочери.

...Она лежала, вслушиваясь в тишину. Вой шакалов больше не повторился. Птица пропела еще два раза и успокоилась. Однако на душе было неспокойно.

Вместе с отцом они прожили в этих краях долгие годы, и только однажды она слышала подобное сочетание — вой шакала и пение дневной птицы глубокой ночью: тогда умерла Айша.

О, тогда шакал выл долго, тоскливо, леденя душу, а птица веселым свистом добавляла жути в сердце Рахимы. Она сразу почувствовала недоброе. Зажгла лампу, подошла к куче тряпья, на котором лежала сестра. Айша была мертва. Смерть исказила ее лицо: рот широко открыт, желтушные глаза смотрят на кончик носа, из которого вытекла вязкая розоватая жидкость и застыла в густой поросли на верхней губе.

А сейчас повторилось то, что так напугало таджичку год назад.

Рахима прислушалась... Ей показалось, что отец не дышит. И снова жуткие совпадения: она разжигает лампу, крадучись подходит к отцу, освещает его продолговатое лицо землистого цвета, заострившийся нос, сгусток жидкости, скопившийся под ним...

Так и есть, не дышит. Рахима приложила ладонь ко рту и приготовилась громко завыть, чтобы по силе и жути ее вой не уступал волчьему. Она теперь одна. Старик-отец, которого она частенько называла деспотом, умер. Ей оставалось только одно — скорее последовать за отцом.

Вначале негромко, затем добавляя в голос силы, Рахима застонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Похолодевшими пальцами прикоснулась к отцовскому лицу.