Сломанные вещи - Лорен Оливер

Оуэн встает и сразу же садится опять.

– Мы должны рассказать об этом полиции, – говорит он. – Мы должны рассказать об этом хоть кому-нибудь.

– Нет! – Миа почти выкрикивает это слово, и все вздрагивают. Она вцепилась в край кухонного стола, как будто только это и удерживает ее на месте. – Нет, – повторяет она немного тише. – Не сейчас. Сначала я хочу поговорить с ней. Хочу понять, почему она это сделала.

– Это ничего не изменит, – замечает Оуэн. – К тому же она, вероятно, будет все отрицать.

– Я так не думаю. – Раньше Миа редко говорила о чем-либо с такой уверенностью, и на секунду мне становится жаль, что с нами нет Саммер, чтобы смогла увидеть, как повзрослела робкая молчаливая Миа: она высока, красива и полна решимости. – Я полагаю, что мисс Грей хочет все рассказать. Поэтому-то все время и возвращается на длинное поле. Поэтому она и оставила в сиквеле романа все эти зацепки. И поэтому же сохранила мундштук Лилиан, я в этом уверена. Это не трофей. Она хранит его, чтобы память о Лилиан жила. Чтобы жила ее связь с Лилиан.

Внезапно мне начинает казаться, что в доме Оуэна очень холодно.

– Это извращение, – говорю я.

Миа смотрит на меня с жалостью, и впервые за все время нашей дружбы наивной кажусь себе я сама, это очевидно.

– Мисс Грей создала для нас Лавлорн, – поясняет Миа. – Она воплотила его в жизнь. Должно быть, она считала, что тем самым делает для нас доброе дело. Должно быть, она по-своему любила Саммер.

– Это гребаное извращение, – говорю я, но, к моему удивлению, это звучит невнятно, к глазам быстро подступают слезы, и внезапно я начинаю плакать навзрыд.

Несколько секунд никто не шевелится. Я не помню, когда плакала в последний раз. Миа смотрит на меня так, словно я вдруг превратилась в атомную бомбу и любое движение может заставить заряд сдетонировать, и вся жизнь на планете будет истреблена.

И тут – о чудо! – подходит Эбби.

– Перестань – Она касается меня едва-едва, но мне сразу же становится в тысячу раз лучше. И нет больше дела до того, что все смотрят на нас и видят, как я прижимаюсь к ней, кладу голову ей на плечо и вдыхаю ее аромат. – Перестань, все будет хорошо.

Я вытираю нос, проведя по нему предплечьем.

– Я знаю, – говорю я. Потому что понимаю, она простила меня, простила окончательно.

– Мы все отправимся к ней, – заявляет Уэйд, чуть было не опрокинув один из кухонных табуретов в своем поспешном стремлении к двери. – Мы все будем участвовать в беседе.

– Нет, – опять спешно бубнит Миа, и мы все вздрагиваем.

Она глядит на меня, потом на Оуэна, затем снова переводит взгляд на меня. Ее глаза кажутся сейчас очень темными.

– Она с самого начала принадлежала нам, – говорит Миа, и я понимаю, что она имеет в виду Саммер. – И именно наш долг – завершить это дело.

МИА

Наши дни

– Теперь это кажется таким очевидным, – говорит Бринн. Мы припарковали машину на улице, где находится дом мисс Грей, на некотором отдалении от него. Ее жилище невелико – всего лишь крытый плоской кровельной плиткой домик, от которого рукой подать до леса – до него не будет и полумили. На подъездной дорожке припаркована бордовая изъеденная ржавчиной «Хонда». Что-то в облике этого домика кажется печальным, вызывающим сочувствие, как одинокая девушка на вечеринке, слишком стеснительная, чтобы выйти из угла, в котором она стоит. И это несмотря на то, что лужайка перед домом выглядит ухоженной, и в окнах даже видны кадки с цветами – с гвоздиками, как я вижу отсюда, и снова ощущаю позыв к тошноте. Но тут до меня доходит, что это узор на занавесках, которые полностью задернуты, как будто мисс Грей не желает встречаться с внешним миром. – Почему мы не заподозрили мисс Грей? Почему ее не заподозрила полиция?

– Потому что… – Я пытаюсь подыскать слова и вспоминаю, как мисс Грей читала нам лекцию о методах контрацепции, а в это время Тодд Мейнджер за ее спиной поднес руку к ширинке и начал делать вид, что мастурбирует. Вот мисс Грей рассказывает нам об органической и генно-модифицированной сельскохозяйственной продукции, вот мисс Грей объясняет нам признаки наступления у человека остановки сердца и говорит о том, как освободить от пищи заблокированный дыхательный путь. Мисс Грей, такая добрая, отзывчивая, готовая помочь, так умеющая убеждать. Разумеется, теперь я понимаю, как легко ей было уговорить Саммер согласиться ходить к ней на индивидуальные занятия после уроков, завоевать ее доверие, внушить чувство, что девочка особенная. – Она не из тех, о ком мы тогда часто думали, верно? Она была для нас просто частью окружающей обстановки, чем-то само собой разумеющимся. Как обои. К тому же мы думали, что Фантом должен быть мужчиной, – говорю я. – Хотя Саммер никогда этого не утверждала. И Джорджия Уэллс тоже ничего об этом не говорит.

– Это из-за гетеронормативности[23], – заявляет Эбби и приподнимает одну бровь. – Я же вам рассказывала. – Но я вижу, что она нервничает, и Бринн, видимо, тоже это замечает, потому что она протягивает руку и сжимает колено Эбби.

Эбби и Уэйд настояли на том, чтобы поехать с нами, хотя и согласились остаться в машине, пока Бринн, Оуэн и я будем разговаривать с мисс Грей.

– Теперь или никогда, верно? – выпаливает Бринн, при этом вид у нее такой, будто она предпочла бы «никогда». Но она все-таки выходит из машины.

Прежде чем я успеваю выйти вслед за ней, Эбби хватает меня за руку.

– Всякое может случиться, – говорит она. – Я вызову полицию. – Эбби редко выказывает такое беспокойство, и это почти вызывает у меня улыбку.

Почти.

– Ничего страшного не произойдет, – заверяю я, пытаясь убедить в этом и себя, затем вылезаю из машины и захлопываю за собой дверь. Из-за кома в груди мне трудно дышать.

Вот он. Финал спектакля. Вот только я не практиковалась, не знаю нужных па, и мне придется действовать по наитию.

Из-за августовского зноя листья на деревьях начинают закручиваться по краям. Небеса похожи цветом на белок глаза – нечто такое, небо должно бы замечать, что происходит вокруг, но не замечает.

В доме мисс Грей нет ничего примечательного, ничего такого, что говорило бы о том, что здесь живет психически больная убийца или сумасшедшая, умеющая манипулировать людьми. Этот дом вообще ни о чем не говорит, и это, как теперь понимаю я, еще одна причина того, что он кажется таким грустным – это дом, в котором мог бы жить кто угодно и как угодно, дом, оставшийся безликим и не выделяющимся абсолютно ничем.