Время должно остановиться - Олдос Хаксли

– А теперь у меня снова рвет из рук трубку Сьюзен, – закончила разговор она.

Оказалось, что Сьюзен забыла спросить, помнит ли он Памелу – ту курносую девушку, ее подругу, которая еще училась в прогрессивной школе. Она сама потеряла ее следы, но случайно встретила буквально несколько недель назад. Как же она восхитительна теперь! Умная, обо всем информированная! Работает в правительственном статистическом управлении. И очень, очень привлекательная со своей пикантной своеобразной внешностью – ну, ты понимаешь, о чем речь.

Себастьян про себя улыбнулся. Очередная потенциальная жена, которых Сьюзен с присущей ей неутомимостью продолжала выискивать для него. Что ж, быть может, придет день, когда она действительно отыщет подходящую ему спутницу жизни, за что он, конечно, будет ей бесконечно благодарен. Но пока…

Памела снова приедет в Лондон на следующей неделе, продолжала Сьюзен. Они должны непременно встретиться втроем.

Когда она все ему высказала и он повесил трубку, то испытал странную смесь умильной нежности и полнейшего отчаяния, которую всегда вызывали в нем подобные разговоры. И проблему представляло не какое-то зло, с чем было бы легче совладать, напротив, ему доставляла мучения эта естественная, честная и такая редкая в людях доброта.

Он подумал о славной тетушке Элис, неутомимой труженице, вопреки постоянно скручивавшему ее ревматизму. Тащившей все на себе, даже не пытаясь играть роль (а какой выгодной была бы эта роль!) великомученицы, которая с трудом, но держится. А она выдерживала все сваливавшиеся на ее голову несчастья с безыскусной горестной простотой. Беднягу Джима убили в Малайзии. Дом со всем скарбом спалила немецкая зажигательная бомба. Девять десятых семейных сбережений пропали, когда рухнули финансовые системы Сингапура и Явы. Дядя Фред, сломавшийся от всех этих ударов судьбы, окончательно сошел с ума. Но она не заводила постоянных разговоров на эту тему, хотя не сделалась ни менее скучной, ни более сдержанной на язык. Она сохранила свои прежние, несколько старомодные, но приветливые манеры и в ответ на шутку за словом в карман не лезла. Словно решила, что если ее семейному судну суждено утонуть, оно уйдет под воду с развевающимся флагом юмора и хорошего настроения.

А еще была Сьюзен с тремя чудесно воспитанными, восхитительными малышами, с бесценными письмами, приходившими от ее мужа Кеннета, воевавшего где-то на Ближнем Востоке. И надо было слышать рассуждения Сьюзен на темы войны и мира, жизни и смерти, добра и зла, по-прежнему исходившие от нисколько не изменившейся представительницы верхнего слоя среднего класса, мировоззрение которого оставалось незыблемым, несмотря ни на что.

Мать, дочь, зять – глядя на них глазами драматурга, он мог бы легко превратить всех троих в героев потрясающе веселой комедии. Но с точки зрения моралиста они были куда как более серьезными персонажами, заслуживавшими лучшей литературной участи: смелыми и надежными, готовыми на самопожертвование так, как никогда не был готов он сам и даже не надеялся хотя бы близко стать рядом с ними. Доброта в чистых слитках без малейших примесей, ограниченная лишь в том, что ей самой не было понятно собственное предназначение и не ясна цель своего существования.

Без Сьюзен, Кеннета, тети Элис и им подобных общество попросту развалилось бы на части. А с ними оно было постоянно обречено на попытки самоубийства. Они были одновременно и опорой и динамитом, шпангоутами парусника и жучками, проедавшими древесину изнутри. Только благодаря их доброте вся общественная система еще продолжала работать без сбоев, но из-за их же доброты система в основе своей оказывалась построена на безумии. Причем безумие достигало таких масштабов, что все три очаровательных малыша Сьюзен по достижении определенного возраста просто обречены были стать пушечным мясом, танковым мясом, самолетным мясом или жертвами все новых, более совершенных мясорубок, которые разрабатывали такие же умнейшие молодые инженеры, как Кеннет.

Себастьян вздохнул и покачал головой. От всего этого существовало, разумеется, только одно лекарство, но они не желали даже попробовать принимать его.

Он поднял блокнот, состоявший из отдельных листов, который лежал на полу рядом с креслом. Пятьдесят или шестьдесят страниц разрозненных и недатированных записок, сделанных через неравномерные интервалы за последние несколько месяцев. Первый день года казался удачным моментом, чтобы просмотреть их. Он начал читать.

«Существует высшая форма утилитаризма, как и его рядовая, обыденная, «садовая» форма.

«Ищите прежде Царство Небесное, а остальное приложится». Это классическое выражение высшего утилитаризма, а наряду с этим: «Я показываю вам печаль (мир для обыкновенных, добрых, неусовершенствованных людей) и конец печали» (мир для тех, кто достиг единенного божественного познания).

В этих лозунгах становится понятной низшая и наиболее распространенная форма утилитаризма. «Я показываю вам печаль (то есть мир, каков он сейчас) и конец печали» (мир, каким он станет, когда прогресс и еще несколько неизбежных революций и ликвидаций людей сделают свое дело). И тогда получается: «Ищите прежде остальное – проверенные временем добродетели, общественные реформы, обучающие программы по радио и новейшие научные достижения. А в свое время – в двадцать первом или в двадцать втором столетии – царствие Небесное само приложится».

Все люди рождаются равными и наделенными неотъемлемым правом на разочарование. И потому, пока они добровольно не откажутся от этого права, – троекратное ура техническому прогрессу и всеобщему среднему образованию.

Почитайте, что Эсхил пишет о Немезиде. Его Ксеркс приходит к плачевному концу по двум причинам. Во-первых, потому, что он агрессивный империалист. А во-вторых, потому, что стремится взять силы природы под свой почти полный контроль: к примеру, построить мост через Геллеспонт. Мы понимаем дьявольскую природу политических проявлений чрезмерной жажды власти, но всегда обходили вниманием зло и опасности, исходящие от ее технологических проявлений. И потому, вопреки очевидным фактам, продолжаем внушать своим школьникам, что прикладная наука не имеет негативных сторон, а всегда приносит продолжительные и все более широкие выгоды человечеству. Идея прогресса основана на том, что можно безнаказанно оставаться самонадеянным.

Разница между современной метафизикой и метафизикой прошлого заключается лишь в использовании разных терминов, которые на деле ничего не меняют ни для людей, ни для системы мышления, которая ассоциируется с претерпевающей изменения научной дисциплиной. «Не достигнув Абсолюта, Бог не может почивать на лаврах, а добившись его как поставленной цели, он потерян, и религия вместе с Ним». Это точка зрения Брэдли, то есть современное мнение. Но индуистская Шанкара столь же жестко стремилась к Абсолюту, как и Брэдли. Но при этом насколько же велика разница! Для Брэдли не существует единой формы познания Абсолюта, но возникает возможность (а в конечном счете даже необходимость) различных форм интеллектуальной интуиции, открывающих путь для освобожденного духа к цели познания. «Один из методов освобождения духа – Бхакти, или преданное служение высшему существу. Серьезные поиски человеком своей реальной сущности возможны, как считается, только через набожность. Другими словами, эта набожность может быть определена как поиски Атмана», где Атман, разумеется, есть индивидуальный духовный принцип каждого из нас, идентичный понятию Абсолюта. А вот метафизики древности не теряли в этом процессе религии; они обретали ее в чистейшей из всех возможных форм.