Анри Бергсон - Ирина Игоревна Блауберг

Бергсона такова: сторонники этого тезиса, как он показывает, «колеблются от идеализма к реализму и от реализма к идеализму, но с такой быстротой, что получается впечатление неподвижности, как бы сидения верхом на двух системах, соединенных в одну»[307]. Так, вначале реализм и идеализм, говоря о внешних вещах, выбирают две противоположные «системы означения»: идеализм предполагает возможность «отождествления вещи с представлением, выявляющимся в пространстве» (с. 40), а реализм отрицает такую возможность, но затем каждый из них прибегает к «диалектической уловке», т. е. незаметно переходит на точку зрения противника, на которой, впрочем, не может удержаться и возвращается в исходную позицию. Бергсон доказывает, что в рамках каждой из систем означения утверждение параллелизма (эквивалентности) между психологическим состоянием и состоянием мозга заключает в себе противоречие, которое исчезает, только если принять сразу в одном предложении обе системы. Для идеализма это утверждение противоречиво, поскольку для него внешние предметы суть образы, а мозг – один из таких образов и, следовательно, будучи частью, не может давать представления о целом (напомним, что в «Материи и памяти» Бергсон толковал это положение о мозге как тезис здравого смысла и сам на него опирался, опровергая гипотезу параллелизма). В этом случае паралогизм состоит в том, что часть выдается за целое. Но постепенно идеалист переходит к пониманию мозга уже не как образа, а как вещи, т. е. скрытой позади образа его причине, которую он и сопоставляет с представлением, считая их эквивалентными, т. е. соответствующими друг другу. Тем самым он соскальзывает, не отдавая себе в этом отчета, к реализму.

Реалист же, в свою очередь, совершает следующую, не менее незаконную, операцию: он предполагает позади самих восприятий отличную от них причину, но в этой причине выделяет фактически одни лишь состояния мозга, отвлекаясь от взаимодействия мозга с остальной материей, в том числе внешними предметами (поскольку Бергсон говорит здесь о «целокупности реальности, непознаваемой в себе самой» (с. 46), под реализмом он понимает, очевидно, позицию кантианцев). А между тем истинная реальность для сторонника такой концепции – это вся система взаимодействий и взаимовлияний, в которую включен предмет и в которой он и должен рассматриваться. Отвлекаясь от этой системы, реалист переходит к идеалистической системе означения – ведь именно в ней по праву считается возможным изолировать все то, что изолировано в представлении, т. е. отделить мозг от остальной реальности (идеалист имеет на это право, полагает Бергсон, поскольку предмет для него не отличается от представления и не рассматривается как неотъемлемая часть внутренне взаимосвязанной реальности). Чтобы быть последовательным, реалист должен признать, что представление «не будет функцией одного мозгового состояния, но мозгового состояния и предметов, влияющих на него, так как это состояние и эти предметы образуют теперь вместе неделимое целое» (с. 47). Тогда паралогизм предстает в следующей форме: «Часть целого [т. е. состояние мозга], обязанная всем, что она есть, остальному от целого, может познаваться, как существующая, когда это остальное исчезает» (там же). Таким образом, как идеалист (его классический пример – Беркли) вынужден, обосновывая свой тезис, переходить на территорию реалиста, так и, наоборот, реалист невольно оказывается во владениях идеалиста; но там каждый из них сталкивается с проблемой, ставшей препятствием для противника (идеалист – с тем, что отношение между двумя членами взаимодействия оказывается приравненным к одному из них, а реалист – с тем, что часть соответствует целому), и возвращается на прежнюю позицию. В этом постоянном переходе туда и обратно, в принятии одновременно обеих систем и заключается, по мнению Бергсона, паралогизм, свидетельствующий о несостоятельности психо-физиологического параллелизма. Как вспоминал позднее Э. Леруа, аргументация Бергсона произвела сильное впечатление на слушателей, поскольку докладчик, разоблачая паралогизм, вдруг заговорил со своими противниками – приверженцами психофизиологического параллелизма – на знакомом им языке, языке диалектики, приспособленном к обычной форме философских дискуссий[308].

19 ноября 1904 г. Бергсон занял в Коллеж де Франс кафедру философии Нового времени, став здесь преемником Габриэля Тарда. В этот период в одном из писем к Джеймсу он упоминает о том, что страдает от «общего нервного переутомления», вызванного бессонницей и невозможностью хоть немного отвлечься от повседневных забот и отдохнуть. Водоворот дел, множество обязанностей захлестывают философа, отдающего массу времени и сил преподаванию, работе в организациях Академии и одновременно вынашивающего проект новой книги, идеи которой уже звучат на лекциях. В переписке с Джеймсом он продолжает уточнять некоторые понятия своей философии, общую философскую позицию в сопоставлении со взглядами американского коллеги – само их родство позволяло более четко очертить различия. Так, в феврале 1905 г., получив от Джеймса несколько статей, в том числе о радикальном эмпиризме, он в ответном письме, поблагодарив американского философа и высказав мнение о том, что в этих статьях содержится эскиз всей его философии, уточняет один существенный момент: «Думаю, что во многих основных вопросах я мог бы к Вам присоединиться, но, вероятно, я вовсе не пошел бы столь далеко, как Вы, по пути “радикального эмпиризма”. Главное различие, очевидно, касается (хотя я в этом не очень уверен) роли бессознательного», которому сам Бергсон отводит очень большое место «не только в психологии жизни, но и в универсуме в целом, поскольку существование невоспринимаемой материи… есть нечто того же рода, что и существование неосознанного психологического состояния. Это существование какой-то реальности вне всякого наличного сознания не является, конечно, существованием в себе, о котором говорил прежний субстанциализм; и однако это не есть нечто наличествующее в сознании, это нечто промежуточное между ними обоими, всегда готовое стать или вновь стать сознательным, нечто тесно смешанное с жизнью сознания, intewo-ven with it, а не undelying it [перемешанное с ним, а не лежащее в его основе], как утверждал субстанциализм. Но, возможно, даже и в этом вопросе я ближе к Вам, чем мне кажется»-[309]. Здесь интересно некоторое уточнение теории материи; если в «Материи и памяти» Бергсон определял бессознательные состояния по аналогии с невоспринимаемыми предметами внешнего мира, то теперь он, наоборот, трактует материю по аналогии с неосознанными состояниями. Проблема бессознательного, как мы видели, заняла важное место в его концепции при исследовании вопроса о сохранении воспоминаний, теперь же сфера бессознательного явным образом расширилась, распространившись и на внешнюю реальность, а тем самым еще больше определилась тенденция трактовки материи как «засыпания духа», «сумерек существования», намеченная в «Материи и памяти» и продолженная в работах начала XX века.

В этот же период в письме редактору журнала «Revue philosophique» Бергсон так определил различие между своей концепцией и учением Джеймса: тогда как последнее, по его словам, «имеет истоки и значение чисто психологические», суть его собственных взглядов