Соната лунной принцессы - Лоуренс Алистер

— Да? И что же? — Мне стало интересно.

Действительно, странный сон, будто он принадлежал не мне. Роскошные апартаменты, позолоченная посуда, дорогие украшения. Но это все не мое, это не мои воспоминания, не моя жизнь. Точно. Лаура, это был ее дом, такой просторный и светлый, еще до всех страшных убийств и разорения, но как? — «Почему я вижу ее сон?» — Задавался одним и тем же вопросом вновь и вновь.

— Не разобрала, какие-то странные слова, не слышала их раньше. Будто ты говорил на другом языке.

— Это не был мой сон. Я часто вижу его, но воспоминания чужие. Сон Лауры. Ее прошлое. Ее жизнь и воспоминания словно передалась ко мне. — Я только развел руками, не зная, как еще объяснить увиденное.

— Наверное, когда она распечатывала твою память, случайно или намеренно открыла и свою.

— Возможно. Если это так, то ее жизнь не была сахаром.

Элизабет взглянула на меня с любопытством и на мгновение мне показалось — с легкой толикой ревности.

— Расскажи, что тебе снилось?

Нет, это просто праздное любопытство, не больше. Да и кто станет ревновать к мертвецу. Не забывай, Джонс, мы по другую сторону жизни и смерти, у каждого своя правда и своя судьба.

— Лаура — дочь последнего правителя подземелья, именуемого Дальним Пределом, шерифа Роберта Хамельтона. — Что ж, пришлось рассказать всю историю. — Отец верно служил клану Мардук, помогая доставлять грузы для нужд Далласа из-за стены. Многие жители подземелья работали грузчиками или участвовали в перевозках. Это был синдикат — каждый получал выгоду, и на земле, и под ней. Клан Мардук щедро платил, но деньги портят людей, ты же знаешь, да? Безумство овладело разумом шерифа, и он замыслил свергнуть хозяев, ведь все тоннели, вентиляции и тайные ходы были известны подземным обитателям. Но в Мардук пришел перебежчик. Роберта предал лучший друг. За информацию он потребовал денег, женщин и власти, и хотел сам перебраться в башню Мардук, стать одним из правителей города — кардиналом. Когда же «Цитадель» ворвалась в Дальний Предел — они убивали всех: безоружных, стариков, женщин, детей. Поступил приказ — ликвидировать город. Мардук только и ждали повода. Они никогда не доверяли подземным жителям, особенно после того, как погиб один из четырех кардиналов. Не спасли город и огромные защитные двери, по какой-то причине они просто отказались закрываться. Скорее всего, это проделки Фэллона. Он ведь компьютерный гений и мастер взломов.

Когда предатель ворвался в особняк шерифа, то сперва вынес мозги жене Роберта на его глазах. После же, решив, что этого недостаточно и ее смерть слишком близка, то застрелил Лауру в живот, наблюдая за ее медленной и мучительной смертью, наслаждаясь ее предсмертными конвульсиями и утробными стонами. Хладнокровно смотрел и улыбался пока губы девушки медленно синели, кожа бледнела, а глаза умоляли о помощи, просили прекратить боль. Роберт просил убить ее без мучений, но тщетно. Лишь когда девушка потеряла сознание, палач утратил интерес, прикончив Роберта. Всего этого я не сказал Лиз. Не стоило ей знать кровавые подробности.

— Кошмар… Что стало с предателем? Он правит в башне? — Вырвалось из уст с неким гневом и разочарованием. — Его приняли в кардиналы?

— Нет, что ты. Его застрелили там же. Мардук не доверяет предателям. Они использовали его и уничтожили, когда все было кончено.

— И поделом ему!

В чем-то девушка права — справедливое наказание, однако же, погибшим от этого, наверняка, не легче.

Предателя наказали. Ему не было прощения даже после смерти. Его не приняли жители подземелья, ведь по его вине Мардук смогли незаметно проникнуть внутрь, истребив всех, разрушив все надежды, ожидания и судьбы. Предатель оказался обречен на одиночество, что хуже всякой смерти. Пока в мертвом городе кипит своя, посмертная жизнь, он, чье имя предано забвению, томится в необитаемом, самом мрачном уголке, в бывшей тюрьме и не может покинуть ее пределы. Для него время остановилось навсегда. Заточение вполне может оказаться вечным.

А наши часы тикали неумолимо. Восьмой день, девятый, десятый. Выбиваясь из сил, мы шли вперед, делая отдых только на пять минут, ни секундой дольше, каждые три километра, не раньше. А цифры все продолжали меняться и чем меньше становились они — тем тяжелее становилось нам. Осталось преодолеть около сотни километров и готово — тоннель повержен. Мы почти прошли его.

— Я больше не могу. — В какой-то момент Элизабет внезапно пошатнулась и тяжело опустилась на колени, тяжело дыша. — Устала…

— Крепись, Лиз. Надо идти. — Я опустился рядом и стараясь действовать как можно нежнее и аккуратнее, несколько раз провел рукой по ее голове.

— Не могу. Прости. — Лиз сделала тщетную попытку встать.

— Ты голодна? — Обнял ее так же нежно и помог снять изрядно похудевший рюкзак с плеч. — Сделаем привал.

— Да… Голодна… — Голос Лиз дрожал, словно слезы вот-вот готовы были градом излиться из уставших глаз.

— Хорошо. Мы можем позволить себе приговорить баночку консервов. — Остались только они. — Выбирай — говяжью тушенку или куриное филе, что больше нравится? Осталось и то, и другое. — Полез в рюкзак. — Только икру оставим — это на потом, съедим ее под звездным небом. Договорились?

— Без разницы… Просто поесть… — Еле слышный шепот вырвался из груди.

Переход давался Лиз нелегко, она опускала руки… Безразличием это не назовешь. Скорее, апатия или фрустрация.

— Хорошо… Будет… Эники-беники, ели вареники. Говядина. — На самом деле, она оказалась ближе всех и попалась случайно. — Вот. — Подал девушке открытую банку и грязную вилку, ранее завернутую в ткань, поскольку мыть посуду было нечем.

Лиз с жадностью набросилась на еду, и я понимал ее. Голод — штука сильная… Доев до половины, девушка остановилась, будто обожглась, и, обтерев губы, подала банку мне.

— Ты тоже поешь…

— Я не хочу. Кушай все. — Соврал я, чувствуя тяжесть под ложечкой и истекая слюной, подобно голодному псу.

— Нет… И ты тоже… Я… Я… — Ее губы задрожали и видел, что если бы не обезвоживание, то по ее лицу бы градом текли слезы. Лиз заплакала. — Прости, из-за меня мы лишились запаса еды на целый день. Я бесхарактерная и эгоистичная дура!..

«Ну вот опять началось. Что же мне делать, рева ты моя. Твои страдания — тяжелее жажды и голода, усталости и подступающего сна, сырости и холода». — Согласитесь, нелегко смотреть, когда родной человек плачет.

— Ты молодец, Лизи, ты стойкая. Любой человек может проявить свою слабость и только так наша воля закаляется. Нельзя стать сильнее, ни разу не упав. Нужно только подняться и двигаться вперед. Поешь… Правда, я не хочу.

— Нет. Это твое.