Тайны двора государева - Валентин Лавров

— А для чего ты, Девиер, касался своими руками царских драгоценностей, для чего ты и твои приспешники хотели вынести его из дворца? — гневно выговорил Меншиков. — Как посмели твои хищники перерезать весь дворцовый караул?

Повернув лицо к государыне, Девиер елейным тоном молвил:

— Нам стало доподлинно известно, что светлейший князь Александр Данилович жаждет завладеть вашими, Екатерина Алексеевна, сокровищами. С этой целью мы решили из казначейской комнаты поставить ларец ближе к вам, в спальню. Узрев, что воровские планы рушатся, Александр Данилович чрез своего клеврета полковника Богатырева приказал караулу напасть на нас. Екатерина Алексеевна, что делать было? Защищая свои жизни и вашу честь, Екатерина Алексеевна, мы этих негодяев изменников перебили. Теперь самое время Александру Даниловичу и его приспешнику Богатыреву ответ держать.

Государыня, выпучив глаза, с удивлением слушала эту тираду.

Меншиков глотнул воздуху, схватился за сердце:

— Какой поганец! Все, блядин сын, перевернул…

Императрица, переводя глаза с одного царедворца на другого, со страхом прошептала:

— Зачем вы так? Чего оба хотите?

Девиер победоносно гнул свою линию:

— Екатерина Алексеевна, все же прикажите арестовать смутьяна…

В этот момент за дверями послышались крики, звон клинков. На пороге стоял улыбающийся Богатырев:

— Три роты семеновцев приведены, полицейские-воры взяты под караул.

Девиер широко разинул рот, Меншиков облегченно перекрестился:

— Бог правду видит! — И к императрице: — Матушка, позволь Девиера, этого гнусного поганца, арестовать! Он ведь тебе все наврал…

Императрица собралась с силами, гневно воскликнула:

— Прекратите свару! Богатырев, ты всегда был нахалом, отпусти полицейских. Девиер и Меншиков, отправляйтесь по своим делам и не лайтесь. Иначе я вас… — Она не знала сама, что сделать с двумя самыми приближенными людьми, которые, как казалось, во имя любви к ней готовы были растерзать друг друга. Добавила: — Пожмите руки и обещайте по-христиански любить друг друга.

Девиер брезгливо сморщился, а светлейший заключил генерал-полицмейстера в медвежьи объятия, да так, что кости у того затрещали. С ненавистью дыхнул в ухо:

— Я тебе, кривоносый, еще оторву… — и назвал пред мет, который оторвет. Повернулся к императрице: — Матушка, не сомневайся! Мне Девиер близкий родственник, а люблю его, словно отца родного.

Меншиков родного отца-пьяницу люто ненавидел.

— Вот так-то лучше! — вздохнула императрица, с грустной нежностью улыбнулась другу сердечному Сереженьке Богатыреву, неслышно промумлявила: — Мой аманат! — и устало смежила веки.

Теперь Меншиков почти не отходил от постели умирающей царицы. Он ел в ее опочивальне, вздремнуть ложился на бархатную козетку. Порой его сменял Богатырев, выставивший караул возле спальни Екатерины, объяснив придворным фрейлинам: «Господа лекари запретили беспокоить матушку-императрицу, ныне неможно к ней навещаться».

10 апреля у больной открылась горячка. Все понимали, что оставшиеся ей дни пошли уже на счет. Меншиков вместе с князем Голицыным и Остерманом сочинили «духовное завещание» Екатерины. Наследником престола назначался великий князь Петр Алексеевич, а его невестой — дочь Меншикова. В завещании было указано цесаревнам и «администрации» стараться о сем браке.

Чтобы утешить обеих цесаревен — Елизавету и Анну, жену герцога Голштинского, — и «в вознаграждение того, что они уклонены от наследства отца своего», им определялось выдать колоссальные деньги — по одному миллиону триста тысяч рублей наличными.

Меншиков достиг желанной цели. Он потирал свои ручищи:

— Сильно Господь помог мне! Теперь ждать лишь одного осталось…

«Чего ждать?» — не договаривал, но и так ясно.

И вдруг — очередная беда. Богатырев, удрученный едва ли не до слез, приплелся однажды к спальне императрицы и вызвал Меншикова. Отведя того в тихий уголок, молвил:

— Андрюшка, ну, мой осведомитель, что комнатный лакей у Девиера, сейчас шепнул: готовит-де сей змей на нас кляузу самую гнусную. Будто, прости, светлейший, твоя дочка, невеста Петра, пребывает… в блудном грехе.

Меншиков вытаращил синие глазищи, плюнул на паркет, задохнулся изумленно:

— Что?! С кем?..

— Со мной. И как только станет она женой государя, так сразу же мы его — тьфу, говорить срамно! — отравим и безраздельно с тобой властвовать станем. Каково?

Затопал ногами Меншиков, заскрипел зубами, зрачки в точку сузились, лицо исказилось бешенством. Он хрипло проговорил:

— Ах, умет вонючий, кал собачий, гной змеиный! Не человек — брат сатаны, тьфу на него, чтоб сдох нынче же он! — Вдруг кулаком двинул в нос Богатыреву. — А ты тоже хорош: прикончить его, пса шелудивого, надо было, когда он с ларцом ворованным ухищрялся… Ка кой же срамной человек Девиер… Что делать станем, ась?

Богатырев молча потирал ушибленный нос.

— А письмо метать тайно, поди, будет? И когда такое случится? — вопрошал Меншиков.

— Ябедник сказал, что подслушать кое-чего удалось, когда Девиер диктовал его своему подьячему. Было сие нынешней ночью. Стало быть, не залежится…

— Торопятся, блудни злосмрадные, со мной расправиться. — Вдруг радостно зареготал: — Ну, да я отыграюсь на них, потешусь вволю. Если, конечно, прежде того… — И опять не договорил, глубоко задумался. — Что же делать нам?

Богатырев зашептал:

— Запалить дом Девиера! Бог милостив будет, так сгорит и эпистола воровская, и сам сочинитель.

— А охрана? Коли ее перебить, так ясно станет, чьих рук дело. Государыня осерчать на меня может, а уж тебе, не сомневайся, башку отрубит.

— Охрана стоит снаружи, а ябедник Андрюшка подожжет изнутри, возле спальни изверга. В случае чего отговорится: «Лампадка разбилась, вот и воспламенилось!» Подарим ему тысячу рублев и выкупим из рабства.

Меншиков поцеловал Богатырева в распухший нос, перекрестил:

— Храни тебя Господь! Коли попадешься и на дыбу вздернут, постарайся меня не назвать. Удобный случай выпадет — спасу тебя, Сереженька. Коли не выйдет — не суди строго.

Два богатыря обнялись и разбежались по своим делам важным, государственным.

В следующую ночь на Фонтанке занялся пожар. Горели, правда не сильно, внутренние комнаты генерал-полицмейстера Антона Девиера. Потушили огонь быстро, так что особо громадной толпы, как обычно бывает, собраться не успело.